Везунчик
Шрифт:
– Расскажи о себе, – попросил хозяйку, когда они уже заканчивали ужинать.
Тепло от печки медленно растекалось по избе, отблески огня сквозь открытую дверцу слабо освещали ее, выхватывая их темноты то силуэт гостя, то хозяйки, сидящих на полу.
Девочка сняла с себя пальто, осталась в темном широком и длинном платье, которое висело на ней как на вешалке. Коротко остриженные волосы, торчащие уши, худое скуластое лицо с большими глазами, кажущаяся огромной голова на такой тоненькой шее – такой худобы Егор в своей жизни не встречал, хотя и повидал уже всякого.
– Мы приехали к папе вначале июня 1941 года. Он получил сюда назначение перед
Сидела, подобрав ноги к груди, говорила на удивление тонким голоском, с отрешенным выражением лица. Только руки выдавали ее волнение – нервно теребили лоскуток тряпицы. Булыгин не перебивал и не торопил – прислонившись к стене, молча наблюдал за ней и слушал.
– 22 июня прибежал посыльный. Папа собрался и ушел. Больше мы его не видели, – девочка замолчала, собираясь с мыслями. – Мама говорила, что он поцеловал нас на прощание, а я и не помню – спала. Обидно, что я не проводила в последний раз.
– Зачем же ты так говоришь? – вмешался Егор. – Может, живой твой папа, а ты так….
– Конечно, конечно живой! – замахала она руками. – Я в это верю!
– А дальше что?
– А дальше было страшно. Я, как и помню – каждый день было страшно. Страшно, что могут убить. Страшно, что можно умереть с голода. Страшно заболеть. Страшно выйти на улицу. Страшно, когда умерла мама, страшно. Страшно, что не могла ее вовремя похоронить. И тело лежало три дня вон там, в сенцах, а мы с братиком не могли даже выйти на улицу, боясь перешагнуть через труп мамы. Затем умер братик. Он долго просил поесть, плакал, потом перестал. А я не могла ничего ему дать, ни-че-го! Страшно, страшно, страшно! – Даша уткнулась в колени, рыдала во весь голос.
Гость не мешал ей. Поднялся, поворочал дрова в печке, поставил чайник на огонь, снова занял свое место.
В это время послышались звуки самолетов, выстрелы, а затем и взрывы сотрясли город. Бомбили где-то на железнодорожном вокзале, в районе Крепости, где располагались немецкие казармы.
Отвернул тряпку на окне – лучи прожекторов пронзали небо, расчерчивая его на немыслимые фигуры.
– Ты где прячешься от бомбежек? – Егор присел перед девочкой.
– Там, – махнула рукой в сторону входной двери. – У соседки бабушки Нади погреб во дворе есть. Вот там и прятались.
– Может, давай спустимся на всякий случай? – неуверенно предложил гость.
– Нет, не стоит. Вокруг нас на километр нет немецких позиций, – со знанием дела ответила хозяйка, жестом приглашая Егора занять свое место. – Что-то мне захотелось поговорить, вспомнить все.
Как будто легче на душе становится. Вот поплакала немножко, вам пожалилась, и легче стало, – добавила она и слабо улыбнулась гостю.
Булыгин опять прислонился к стене, готовый слушать, смотрел в темноту, а в голове уже роились свои мысли, складывался свой план.
– В первый год оккупации еще прожили более-менее: мама где-то умудрялась добывать кое-что из продуктов. Помогал и огород: была картошка, немножко овощей. А вот с сорок второго года на сорок третий стало совсем худо: мама ходила на базар, меняла свои одежду на продукты, но все равно жили. Соседи еще помогали как могли, спасибо им огромное. Потом наш местный полицай поймал сына бабушки Нади с листовками; его повесили, а бабушку сожгли в ее хате. Вы
Девочка замолчала, уткнув бороду в коленки, смотрела на блики огня, что колыхались по темной избе.
Рев самолетов все нарастал и нарастал, все непрерывней трещали немецкие зенитки, все чаще и чаще гремели взрывы бомб.
– Наши! Как мы вас ждем, чтобы вы знали! – Даша наклонила голову, вслушиваясь в эту какофонию. – Вот будет счастливая жизнь! – мечтательно произнесла она.
Егор тоже вслушивался, определяя, где и что бомбят. В душе постепенно росло чувство тревоги – как оно будет при большевиках? Пока, вроде, все обошлось. Не в управе, не у германских патрулей его документы не вызывали никакого сомнения. А что будет, когда вернуться красные? Да, права баба Мотя – сам Бог послал ему эту девчонку. Надо будет иметь запасную квартиру.
– А где настоящие хозяева с этого дома? – нарушил тишину гость.
– Я же говорила, – девочка в недоумении посмотрела на Булыгина.
– Вы что, не запомнили? Сожгли бабушку Надю, сожгли в ее флигельке, что стоял рядом. А внука повесили.
– Извини, – стал оправдываться Булыгин. – Я не думал, что настоящей хозяйкой была Баба Надя. А больше родственников у нее не было?
– Были. Бабушка говорила, да и соседи говорили, что ее сын с невесткой оказались врагами народа. Еще перед войной их арестовали, и все. Она осталась со внуком. И вот, видите, что произошло.
– Да-а, теперь понятно. Ну, а дальше-то что было? – мужчина переменил положение, уселся поудобней.
– В конце осени всех сгоняли на рытье окопов, – продолжила Даша.
– И маму в том числе. Я с Ваней прятались в погребе, а то бы и меня забрали. Мама там сильно заболела. А дальше вы знаете. Потом у нас не было чего есть. И помер Ванечка, – девчонка снова разрыдалась, уткнув лицо в коленки. – Это так страшно, когда он просил поесть, а я не могла дать ему хоть что-нибудь.
Бомбежка прекратилась, стихли и зенитки, только зарево пожаров отсвечивало в ночи. Егор стоял у окна, смотрел на ночной полыхающий город, думал. Думал о том, что просчитался он когда-то, еще в самом начале войны. Не повторить бы такую же ошибку уже в этой жизни. Хотелось богатства, власти над людьми, а оказалось, что жизнь-то дороже. Да, дороже всего. И вот сейчас надо делать так, чтобы сохранить ее, и, притом, как можно на больший срок. Конечно, хочется жить и жить неплохо, хорошо, чтобы и крыша над головой, и чтобы стол ломился, и за душой копейка должна быть. Но, главное, не бояться за жизнь, не дрожать за нее. Точнее – не подставлять ее зазря, не разменивать по мелочам. Булыгину Егору Кондратьевичу просто не с руки теперь делать необдуманные шаги, все прежде взвесить надо, разложить по полочкам, а уж потом….
Вот эта девчонка…. Родителей нет. Отец, скорее всего, вряд ли появиться. Хозяев на этот домишко тоже нет. Вот и получается, что Даша становиться его хозяйкой. А иметь домик после войны, крышу над головой – это чего-то стоит! Безо всяких трудов, ты, Егор Кондратьич, можешь стать полновластным владельцем этого жилья. Это, конечно, если все правильно сделаешь. Тут надо обдумать. Не спешить. Можно, конечно, завтра отнести на кладбище труп пацана, девчушку взять с собой. Кто там будет интересоваться – один мальчик похоронен, или с сестрой? И все. Это мысль. Но…. Соседи могут спросить, где, мол, девчонка? А вдруг отец ее объявится? Спросит у соседей, а те скажут, что была жива, здорова, пока Булыгин не появился. Отпадает. Думать надо, думать.