VHS (именно так: Вэ-Ха-Эс), или Не-законченная жизнь, суггестивный роман
Шрифт:
– Ага, «разрушить до основанья»? – кивнул худой.
– Да, – ответил я, – до основания. Вернулись мы в часть после пожара, я закинул рукав в бочку, чтобы вода набиралась, заглянул под капот – всё ли там в порядке, обязательная процедура, и сижу, курю. Подходит Жека Богатырёв, командир отделения со второй машины (в своем районе мы двумя «ходами» ездим), и протягивает мне книгу со словами: «На, держи, ты ведь читать любишь?».
Беру книжку – толстая, «Один в поле воин». Интересная, я такую в юности читал. Впрочем, наверное,
Спрашиваю у Богатырёва: «Это что?».
«Трофей, – отвечает. – У нас так принято. Ты ж водитель, в «бою» участия не принимаешь, а мы добычей всегда делимся. Так заведено».
Повертел я книгу в руках, гарью воняет.
И у меня в голове мысли: мы только что разворошили, разобрали человеку полдома, и причем почти до фундамента, да еще и его имущества там сгорело на полжизни, а пожарные ЭТО трофеями называют?
Возвращаю я книжку Богатырёву и говорю ему: «Это не трофей, это мародерство».
«Как хочешь», – отвечает Богатырёв и забирает книжку.
– Я за мародерство расстреливал, – снова вставляет военный.
– Прикинь? – оживляется худой и снова легко толкает плечом есаула. – А ещё мне рассказывали, что, войдя в горящую квартиру, пожарники сначала тумбочки и шкафчики шерстят, там, на предмет всяческих ценностей, денег, «рыжья». А тушить? Тушить можно потом…
– Пожарные, а не пожарники, – вставляет военный.
– Да, я знаю, – нетерпеливо отвечает худой в синей футболке и едва не кипятится. – Вы чо, гоните, что ли, мужики?
Он слегка меняет свою позу, чтобы удобнее сесть на деревянной лавочке и чуть-чуть поворачивается к есаулу.
– Давайте начнём с того, что война, любая война, любая (!), – худой поднимает к небу свой тощий палец, – это мародерство, как говорится, уже по умолчанию. Кто-то радуется трофею, который помещается в кармане или в заплечном мешке, а кто-то мародерствует отраслями и территориями. Или вы это серьезно? Игорь? Ты ж полмира изъездил!
– Я за мародерство расстреливал, – снова повторяет своё «прапорщик». – Самое большее, что я позволял забрать у убитого, это оружие и патроны. Ну, может быть, еще деньги – это вопрос выживания. Раньше на войне, ну, в те войны… можно было еще сапоги снять, зимнюю одежду. Вещи нужные, необходимые. Но по карманам лазить?
Худой снова нетерпеливо и повернувшись в мою сторону:
– Вот скажи мне, ты грамотный, если бы Кутузов перед Смоленском не разрешил мародерствовать, жечь хлеба, резать и угонять скот, тогда бы Наполеон не только до Москвы, а до самой Сибири дошёл бы. Разве не так? А эвакуация в Среднюю Азию и на Урал в Отечественную? Наши, да и немцы тоже, да и любые войска, отступая, подрывают мосты, дамбы, переправы…
– Одно дело – жечь за собой мосты и другое дело – мародёрить, – устало отвечает есаул.
– Ага! А как же твой любимый Сталин и его январский приказ от сорок пятого?
–
– Ну, конечно, – отвечает с иронией худой. – А ничего, что советским солдатам «для начала» всё позволили? – худой снова поднял вверх свой тонкий палец. – Твой Сталин солдатам (советским солдатам!) Германию отдал на целых три дня! А только потом отдал тот самый январский приказ…
Стриженый приподнял было свою худую ладонь над столом и бессильно опустил ее снова на серо-белую потрескавшуюся столешницу:
– А вот скажи мне, Игорь, в Африке ты африканских колхозников от кого защищал, от Наполеона? – он усмехнулся и слегка коснулся плеча своего соседа. – Таких, как мы с тобой, наверное, даже в аду не принимают. Как ты думаешь?
– Я в этом уверен, – спокойно ответил подполковник.
– И я уж не говорю о том, что война и грабёж – это самые эффективные виды бизнеса! Классика, – говорит стриженый.
Но «есаул-прапорщик-полковник» снова и несколько устало добавляет:
– И обязательно на глазах у всего личного состава.
Последнее он произнес как-то слитно – «на глазах у всего личсостава».
По-военному четко и коротко.
Глава 1 ....и я проснулся…
«И будет тебе не солнечный день,
а сплошное молоко и сметана
из метана», –
– Хрома Церепо
(персонаж и цитата вымышленные)
Это был бледный день, именно бледный. Туманный и бесцветный, как будто на мир выплеснули стакан молока, и оно растеклось по всему миру, словно по стеклу. Бледную картину окружающего мира слегка разбавляло лишь утреннее солнце, еле видимое в тумане над горизонтом. Всяческие там писатели и поэты рассказывают своим читателем, что «солнце в небе выглядело бледным медным (или золотым) пятаком».
А вот – нет!
По такой погоде оно как раз выглядит серебряным – блестит, словно раскаленный серебряный пятак. Или ртутный – так даже правильнее. Или метановый (к слову, а какого цвета жидкий метан?).
Всё остальное – в молоке.
Такую погоду водители, кстати, так и называют – молоко.
Откуда у меня подобные писательские потуги? От чего все эти сравнения и эпитеты, или как там еще всё это у них называется? Ведь я за свою жизнь кроме докладных записок и производственных отчетов больше ничего не писал.
Впрочем, вру. Были ведь еще всевозможные сочинения-изложения в школе, потом контрольные и курсовые. Диплом, наконец.
Хотя, нет, я и диплом, на самом деле-то, переписал с чужого, чуть-чуть и кое-что изменив.