Вице-император. Лорис-Меликов
Шрифт:
– Как все-таки странно, однако, – сказал Александр Иванович, – военный, армянин, всю жизнь провел на диком Кавказе, а смотрит на вещи и события как совершенно русский гражданин и человек современно развитый.
– Что ж вы хотите, батенька, он при Воронцове и Муравьеве-Карском служил. А это были личности весьма яркие, – ответствовал Погодин. – К тому же он ведь в Лазаревском институте учился. У нас в университете лазаревские всегда отличались. Даром что инородцы. Армяне очень, скажу я вам, живой и сообразительный народ. Древняя культура.
Скучный Эмс с его педантичной подчиненностью курортному режиму преобразился. Прав Достоевский – надо, чтобы человеку было
– Общая дума – вещь, несомненно, полезная, – высказался генерал в первый вечер. – Но как согласовать существование такой думы с нашим самодержавием? Все-таки как его по-русски ни называй, думой ли, собором, а это уже парламент.
– Нет-нет-с, если и парламент, то только отчасти. – Александр Иванович при этих словах как-то так укрыл рукопись руками, будто оберег ее, цыпленочка своего, от налета хищного коршуна. – Мы же не предлагаем решающего голоса. Это как бы совет, съезд сведущих людей, избранных от всей России. И с одной только целью – довести до царя правду о России, а до правительства – свои местные нужды. Чтоб законы не из министерского пальца высасывались, а порождались самой природою российского существования. Что может видеть министр из своего окошка где-нибудь на Большой Морской или Литейном? Так-с, парадный подъезд. И то не разглядит и десятой доли увиденного Некрасовым.
– А если ей не дать решительного голоса, зачем созывать? Ее никто и слушать не будет. И авторитета никакого.
– Авторитет уж тем будет высок, что люди, ее составляющие, избираются, а не назначаются начальством по капризу личных симпатий. Дума будет оберегать наше законодательство от противоречий. Таких, к примеру, как установления о цензуре губернаторов над журналами земских собраний или непременное председательство на них предводителей дворянства. В три года значение земства подобными установлениями свели к нулю!
Александр Иванович кипятился, в каждом вопросе он слышал возражение и даже явное противодействие своим мыслям, будто речь уже шла о немедленном учреждении думы здесь же, сейчас. Вот-вот государь император склонится перед доводами и подпишет указ, но пришли сомневающиеся господа, задают свои едкие вопросы и мешают царю установить справедливое правление. Потом, правда, остывал, опоминался, что он в Эмсе, среди друзей, а до учреждения думы в России еще ох как далеко.
Месяц с Кошелевыми и Погодиными пролетел незаметно в спорах о конституции и от том, как проводить ее начала в нашем отсталом отечестве, не изжившем еще крепостнических предрассудков, тогда как капитализм, не успев утвердиться, порождает свои предрассудки, не разумнее старых. Как сам же Александр Иванович справедливо заметил, «без гроша в кармане и только с отвагою в душе и голове мы составляем компании, стараемся извлечь что можем и затем покидаем их на произвол судьбы. Состоятельность и честность в денежных делах у нас почти не существуют и ими мало дорожат».
Москвичи уехали, но мысли, ими возбужденные, не давали спокойно спать. Что, вообще-то говоря, странно: какая печаль отставному губернатору до учреждения Общей Земской Думы? Собственное будущее представлялось Лорис-Меликову весьма туманно. Он был назначен состоять при его императорском высочестве великом князе Михаиле Николаевиче, но и ему самому, и его высочеству ясно было, что никакой должности для
Телеграмма
Так без особых забот прошло полтора года. Но в мире, если судить по газетам, было тревожно. На Балканах волновались болгары и сербы, бунтуя против турецкого владычества. Англия, Германия, Австрия зашевелились в интригах, Россия тоже не осталась в стороне, оживились мечты о проливах и воспоминания о вещем Олеге, приколотившем щит к стенам православной святыни – Царьграда [33] . Но пока все это выглядело газетной болтовней, а воздух в Висбадене, куда, наскучив Эмсом, в августе 1876 года направились Лорис-Меликовы, упоительно свеж, хотя подступающие холода заставляют думать о краях более теплых. Пора перебираться в Ниццу.
33
Щит Олега. — Киевский князь Олег в 907 г. совершил успешный поход на Византию. Существует легенда о том, что воины Олега в знак своей победы повесили щиты на воротах Царьфада (Константинополя).
О Ницце и был разговор тем ноябрьским утром. Горничная убрала со стола после завтрака, Маша с Соней отправились гулять, а младенец Лиза, прелестный ребенок, не достигший еще четырех лет, – в детскую кормить завтраком любимую куклу, названную по имени старшей сестры Машею.
Михаил Тариелович устроился в кресле-качалке, накрывши ноги толстым красно-зеленым шотландским пледом. Нина Ивановна с вязаньем расположилась в кресле обычном.
– Мико, ты опять прокашлял полночи. Надо что-то делать. Я не понимаю, что ты медлишь? Давно пора переезжать, а ты до сих пор не дал телеграмму мадам Шевалье.
– Да уж больно дорого дерет. А Тариел пишет, опять издержался. Беда с этими будущими гвардейцами. И зачем мы отдали их в эту конюшню? Кончили бы гимназии в Тифлисе, пошли в университет. Толковые, способные ребята – чему они научатся в корпусе?
– Джаник мой, Бог с ней, что дерет. Здоровье дороже. Отправь сегодня же телеграмму.
– Хорошо-хорошо, отправлю. – В согласии было больше досады и желания поскорее отвязаться. К болезням своим генерал относился трепетно, прислушивался к каждому хрипу в груди, отсчитывая неумолимое время до могилы, но всякая мысль о докторах, о лекарствах и способах их почасового приема, о переезде в теплые края с неизбежными дорожными хлопотами приводила его в состояние паническое. Кончится все, как всегда, тем, что Нина Ивановна потеряет терпение и сама даст телеграмму в Ниццу.
Михаил Тариелович взял свежий номер «Отечественных записок», стал аккуратно перламутровым ножичком разрезать страницы, и тут явился посыльный с телеграммой.
Телеграмма была из Тифлиса. Его высочество Кавказский наместник сообщал генерал-адъютанту Лорис-Меликову, что высочайшим приказом он назначен командующим действующим корпусом на кавказско-турецой границе и обязан немедленно прибыть в Тифлис.
– Вот тебе, матушка, и Ницца! – заключил генерал, вслух прочитав телеграмму. – Собирайся домой. Сегодня же вечером надобно выехать. Кажется, доигрались, как бы война не началась.