Вид транспорта — мужчина
Шрифт:
— Это со мной, — ухмыляясь, ответил он и тут же, ни секунды не медля, с наглой небрежностью завалил ее на сексодром оперной дивы.
Все состоялось классически: его Дура сначала сопротивлялась, вопила, что они не знакомы, жениха поминала, девичью честь, но ему было очевидно: больше всего она боится утратить место в отеле.
— Успокойся, — шепнул Матвей, — на кой тебе эта гостиница? Ты рождена для подмостков. Звездой быть хочешь?
— Хочу.
— Сделаю тебя звездой, но небескорыстно. Истину знаешь?
— Какую?
— Если
Он думал, она обидится, но как бы не так. Пошла работать — сразу видно, трудолюбивая… Да и он не ленивый.
Черт возьми, что творили они — бедный сексодром! Да что сексодром — все вдребезги!
«Видела бы примадонна», — в страстном пылу сражения тел вдруг подумал Матвей, но лучше бы он так не думал.
Накликал. Явилась. Спрашивается, с чего? Обещала же задержаться…
Не задержалась. Фурией ворвалась, нарушая магию совокупления. Впервые сумел оценить Матвей силу ее уникального голоса! Наконец-то понял Матвей, чем восхищается заграница: как кричала она, его примадонна! Как кричала! Даже пощечины жгли не так, как пронзительное сопрано, пронимающее до глубины души, прошибающее сквозь мясо до самых костей — ультразвук отдыхает.
А сколько страстного драматизма: было все — от тривиального заламывания рук до радикальных попыток покинуть через окно оскверненный похотью номер. Ох и давала она им жару! И не кое-как, не спустя рукава, а с полной отдачей, с пафосом, экстатично, воплощая в реальность большое искусство…
Что там говорить, примадонна есть примадонна.
Матвей обалдел и утратил над примадонной контроль, чего с ним раньше не случалось. Бурная жизнь плейбоя многому научила: и не в таких переделках бывал, не из таких аварий выруливал, а тут сплоховал. Но зато добился, чего хотел: секс действительно удался экстремальный. За пределы номера вылетели оба: он — без брюк, она…
Совсем голая.
Правда, чуть позже примадонна остыла и выбросила ее униформу, но с мстительной угрозой сообщить о художествах горничной самому президенту.
Возникал вопрос: президенту чего? Страны или отеля? И то и другое казалось скверным. Матвей расстроился, бедняжка хуже — сразу в слезы. Жалкая, ползает по ковру, вещи свои собирает и вое-ет.
Не выдержало сердце Матвея. Прижал он ее к себе, шепнул: «А ну-ка, по-быстрому скройся», — и пошел улещать примадонну.
Всю ночь улещал.
Работал как проклятый. Трудился, не покладая…
Думал уже, не простит. Лишь под утро старушка смирилась. Отпустила его, томно вымолвив:
— Сегодня уезжаю, дружок. Удивил. В книге отзывов напишу благодарность той горничной. Как имя ее?
Матвей растерялся:
— Не знаю.
Примадонна смеялась до слез:
— Ах, нахал! Настоящий мужчина!
Прощались уже друзьями навеки. Матвей даже в верности клясться затеялся, но примадонна остановила его и, пряча влюбленность в мудрых глазах, кокетливо распорядилась:
— Ну, иди, иди уж, утомил, через месяц приеду.
Изволь
Удаляясь, Матвей с наслаждением закурил и подивился: «Гениальная баба! И что старушка во мне нашла? Видимо, прав мой предок: я просто счастливчик».
И тут его осенило: «А что эта чебуречница в дорогом отеле делала? Элитное место, она же еще вчера торговала на вынос. Видать, мастерица на все руки от нужды, а не от скуки. Ну, да бог с ней, какое мне дело? Теперь про нее можно смело забыть».
В душе действительно наступила привычная и такая сладкая свобода — на лимитчицу было плевать.
Свобода, свобода, свобода…
Глава 7
Но свобода длилась недолго. На следующий день Матвей отправился по делам и наткнулся на чебуречницу — просто напасть. Она с воплями: "Беляши!
Пирожки!" — как ни в чем не бывало величаво катила свою тележку, на него не взглянув.
Как можно его не заметить?
Матвей сначала остолбенел, а потом догнал ее и, скрывая досаду, приветливо крикнул:
— Здравствуй, красавица!
Она, снова не взглянув на него, безразлично бросила: «Хелло», — и горласто продолжила: "Беляши!
Пирожки! Налетай! Подходи!"
— Да вот же я! — возмутился Матвей. — Уже! Налетел-подошел! Что ж не кормишь?
Она вынуждена была обратить на него внимание: в лице мелькнула растерянность. Мгновение — и, всплеснув руками, чебуречница восхитилась:
— Аронов! Сам Аронов! Полный отпад!
— Да, это я, — подтвердил он и сгреб девицу в охапку, утаскивая ее в авто.
Там все и состоялось. Она кричала: "Тележка!
Моя тележка!" — но не слишком сопротивлялась.
А когда Матвей успокоил ее: «Все потери тебе возмещу», — и вовсе стихла. Но отдалась как-то вяло, без огонька.
— Ну и где же твое вдохновение? — недовольно спросил он, поспешно приводя в порядок костюм.
Она, натягивая потрепанные джинсы, кивнула на лобовое стекло:
— Так люди же ходят, центр Москвы.
Матвей усмехнулся:
— Эка невидаль, люди ходят. Они ходят везде, а я летать тебя приглашаю, возноситься, парить… Нет, вижу, не хочешь ты стать звездой.
Она разволновалась:
— Страшно хочу! Приходи завтра, сам увидишь.
Я и завтра здесь буду…
— Завтра я занят, прощай. — Он многозначительно открыл перед ней дверцу.
Сникнув, она вылезла из машины и уныло покатила свою затрапезную тележку по улице. Покатила уже без прежнего задора. «Беляши, пирожки», — бубнила она вялым голосом.
«Совсем охренел, трахаю кого попало», — подумал Матвей, равнодушно глядя ей вслед и рассеянно поворачивая ключ в замке зажигания.
Благодаря своему кретинизму на деловое свидание он опоздал, о чем, впрочем, не жалел нисколько: истина дороже. Теперь нет сомнений, он по-прежнему секс-символ, доказательством "чего послужила эта убогая шлюшка.