Видео Иисус
Шрифт:
– Чего ты хочешь, ей же две тысячи лет.
– Я не об этом. Я хотел сказать, это не та бумага, которую нужно было брать с собой, – Иешуа вынул из-под объектива микроскопа подложку с крошечной пробой бумаги. – Тот, кто написал это письмо, либо совсем не разбирался в бумаге, либо не имел выбора.
– Это значит, что у нас ничего не выйдет? – спросил Стивен. – Всё бестолку?
– Нет, конечно, что за ерунда. Что-то мы со временем так или иначе сможем прочитать. Но во многих местах бумага просто рассыпалась в прах, тут уже ничего не поделаешь.
Должно быть, Стивен посмотрел на него в некотором замешательстве, потому что Юдифь вдруг рассмеялась:
– Йоши, сейчас тебе придётся, видимо, долго извиняться и оправдываться, что у тебя нет антиамериканских предубеждений.
– Чего? Ах, да, – огорошенно встрепенулся Иешуа. – Всё дело в том, что сейчас просто выпускают очень много плохой бумаги. Экономят просто на всём: на вяжущих средствах, на клее, на сырье – и получается бумага, которая растворяется сама по себе, её разъедает собственная кислота, я уже много таких историй слышал. А хуже всего – экологически чистая бумага. В Европе есть финансовые учреждения, которые печатают свои налоговые извещения на экологически чистой бумаге – так эта бумага не доживает даже того срока, какой положено эти извещения хранить.
– Но ведь эта у нас не экологически чистая или как?
Бумага, лежавшая на убогой дюралевой тарелке, выглядела подозрительно серой.
– Нет, от неё бы просто ничего не осталось. Но и особо устойчивой её не назовёшь, – взгляд Иешуа снова приобрёл тот рассеянный, отсутствующий блеск, который отличает всех настоящих учёных. – Это даже подтверждает твою теорию, Стивен. До нашего времени такую плохую бумагу вообще не выпускали.
– Ты шутишь.
– Нет. Старинная, ручной работы бумага и сейчас ещё так же прочна, как изначально, в четырнадцатом или пятнадцатом веке.
– Ты всерьёз утверждаешь, что в наши дни больше не выпускают бумагу, которая по стойкости могла бы тягаться со средневековой?
– Выпускают, конечно. Просто наш незнакомец не потрудился ею запастись. Спрашивается, почему, – задумчиво сказал Иешуа, взял тарелку и бережно понёс её в другой конец лаборатории, к ящику, похожему на увеличенную в размерах микроволновую печь. Он аккуратно поместил внутрь тарелку с бумагой, закрыл стеклянную дверцу и нажал на большую зелёную кнопку. На невидимой задней стороне аппарата начало греметь какое-то устройство – как неисправный фен, да так громко, что Стивен испугался, не разнесётся ли шум по всему зданию. Внутри печки появился прозрачный туман.
– Увлажнитель, – сказал Иешуа.
– А, – отозвался Стивен, но, не дождавшись более подробных объяснений, спросил: – А для чего?
– Бумага состоит из целлюлозы. Целлюлоза – это полимеризованный полисахарид. В процессе старения степень полимеризации уменьшается, что приводит к ломкости. Вместе с тем бумага гигроскопична, и поэтому ей можно в известной мере вернуть эластичность осторожным добавлением влаги.
– И тогда мы сможем прочитать то, что он написал?
–
– Ясно.
Изматывающий нервы шум агрегата гремел в ушах, в черепе, желая, казалось, проникнуть к корням зубов и разорвать их.
– Неужто этого не слышно по всему зданию?
– Нет.
Стивен посмотрел на Юдифь, которая одарила его самоотречённой улыбкой.
– А какую бумагу взял бы ты, – спросил Стивен, – если бы хотел написать письмо, которому предстояло продержаться две тысячи лет?
Иешуа, не отрываясь, смотрел на хрупкую археологическую находку внутри увлажнителя, и мгновеньями казалось, что вещество прямо-таки всасывает в себя тонкий туман.
– Я бы вообще взял не бумагу, – сказал он.
– А что же? – удивился Стивен.
– Полиэтиленовую плёнку. Добрую старую неразрушимую полиэтиленовую плёнку, из которой раньше делали пакеты для покупок, пока не поняли, что начинаются проблемы с мусорными свалками. То, что ты напишешь на такой плёнке, продержится не то что две тысячи, а все двадцать тысяч лет, а то и больше.
Такси остановилось. Джордж узнал пять поблёскивающих серебром мобильных домиков, палаточный лагерь на заднем плане и вздохнул. Как ни странно, они действительно нашли сюда дорогу. Это казалось ему Божией милостью, хотя шофёр, старый угрюмый араб, раз сто за дорогу сказал «нет проблем». Джордж с благодарностью протянул ему большую сумму, о которой они договорились с самого начала, – практически все доллары США, какие были у него с собой, и вышел из машины. Шофёр с двумя таинственного вида шрамами поперёк носа сосредоточился на идентификации и пересчёте зелёных банкнот, потом, что-то буркнув, кивнул. Джордж подождал, пока задние огни машины скроются из виду, потом стал подниматься в горку к лагерю.
Стояла тёплая, ласковая ночь. Это, подумал про себя Джордж Мартинес из Бозмана, штат Монтана, был достопамятный день, который он никогда не забудет.
Один из охранников подошёл к нему, попросил показать удостоверение. Джордж протянул бумагу, которую ему вручили сегодня утром, и мысленно благословил его.
– А, Джордж, – сказал дюжий детина с автоматом на плече. – Мы сегодня утром с вами разговаривали. Ну что, удалось вам попасть в Иерусалим?
Джордж прищурил глаза. Теперь и он узнал своего собеседника.
– Да, я только что из Иерусалима. Я вас тоже припоминаю. Гидеон, так? А вы всё ещё на посту?
– Нет, я уже опять на посту! – мужчина, в тёмных курчавых волосах которого поблёскивал свет звёзд, обрадовался встрече. Он достал пачку сигарет: – Кстати, теперь могу вернуть вам долг. Как вам понравилось в Иерусалиме?
– Это было чудесно.
По правде говоря, Джорджу совсем не хотелось выбалтывать свои впечатления, да и курить ему тоже почему-то не хотелось. Но не мог же он просто так бросить этого израильтянина и уйти, и он взял сигарету, закурил от чужой зажигалки, и потом они стояли и попыхивали.