Видок. Неживая легенда
Шрифт:
«Кобальт» – это, конечно, не «крашер», но и Колкий далеко не медведь. Его не отбросило на стену, но сильно качнуло, и от болевого шока шатун выронил свое оружие.
Просчитав обстановку, Евсей поднялся из-за стола. Остатки трансформации постепенно сходили с него, а левая рука, в плечо которой угодила пуля, уже давно была полностью человеческой.
– Вот злыдень, попал все-таки.
– Помочь? – спросил я, по-прежнему контролируя окружающее пространство и не опуская оружия.
Сейчас казаку важно быстро убрать пулю из раны,
– Сам, – прорычал казак, вытаскивая из кармашка на поясе специальные щипцы.
Оборотни уже давно имеют дело с любителями пулять в них серебром и успели изобрести особый набор инструментов.
Ну, сам так сам, а я проверю противника.
Колкий признаков жизни не подавал, но я все же проверил его пульс.
Готов, как и тот, что со свернутой шеей.
Истекающего кровью у окна я проверить не успел, потому что богато одетый господин прекратил возню на полу и даже сел. Встать на ноги он не пытался, а просто уставился в дуло моего револьвера.
И тут я его узнал.
Ну прямо шекспировские страсти какие-то. Это же купец первой гильдии Машков. В недавнем прошлом один из богатейших людей Топинска.
Как часто это бывает, горе в купеческий род принесло именно богатство, которое развратило его единственного сына до скотского состояния. Однажды, загуляв в кабаке, мажорчик в пьяном угаре проломил бутылкой голову половому, да так, что даже лекарь-ведун не помог. Вот тут в дело и вступил судья Бабич, который славился фанатичной принципиальностью. На уговоры несчастного отца он не поддался, а законопатил парнишку на каторгу.
И все бы ничего – помахал бы парнишка с годик кайлом и, может, даже поумнел. Но вот беда: приглянулся смазливый вьюнош матерому сидельцу, любителю мальчиков. В итоге психически неуравновешенный парень повесился.
– Поздно, ведун, – зашелся каркающим смехом Машков. – Теперь твой хозяин вовек не отмоется и не отмоет свою потаскушку.
Вот зря он смеялся и разглагольствовал столь торжественно. Где-то на краю сознания у меня еще теплилось сочувствие к несчастному отцу, но после его слов тут же рассосалось.
– Не понадобится отмываться, потому что никто ничего не узнает.
Для разговора я подошел к купцу слишком близко, так что теперь пришлось сделать два шага назад.
– Эй, ты что творишь? По зако…
Вопль не вовремя вспомнившего о законе купца оборвал выстрел. Удар в грудь припечатал его к печке. Второй выстрел был контрольным, в голову. Для принятия окончательного решения мне хватило воображения и предчувствия того, что увижу в отдельной комнатенке пятистенка. Может, в родном двадцать первом веке я и не счел бы равноценным размен загубленной репутации девушки на чужую жизнь, но в этом мире другие правила игры.
Хриплое бульканье за спиной заставило меня вздрогнуть и резко развернуться. Тревога оказалась ложной – это Евсей дорезал лежавшего у окна
– Тот, что в кустах, еще живой, – с полувопросительной интонацией сказал казак и, увидев мой легкий кивок, направился к выходу.
Ну а мне придется разбираться с тем, что натворил этот слетевший с катушек мститель. Хорошо, что в момент моего появления Лиза была без сознания, если, конечно, в этой ситуации вообще может быть хоть что-то хорошее. Впрочем, то, что мне удалось нащупать бьющуюся жилку на шее обнаженной и избитой девушки, несомненно, лучше, чем полное отсутствие пульса.
Я сдернул висящую на веревке занавеску и бережно закутал в нее бесчувственное тело. Во время этих манипуляций Лиза застонала, но, слава богу, не очнулась.
Когда я бережно подносил ее к входной двери, в проеме появился Евсей:
– Сделано, но человек Берендея не ушел, а сидит в кустах и смотрит.
Лицо казака, посмотревшего на девушку в моих руках, дернула судорога, в которой смешалась и злоба к насильникам, и жалость к бедняжке.
– Сможешь его вырубить? – спросил я, покосившись на руку казака.
– Этого сморчка я скручу даже с перебитыми ногами.
– Работай, – кивнул я и присел на лавку у стены.
Лиза, конечно, девушка изящная, но не невесомая, а мне еще тащить ее до паромобиля.
Через открытую дверь снаружи послышался вскрик, а через минуту появился Евсей и молча кивнул, опять жалостливо посмотрев на мою печальную ношу.
– Проводи меня до авто. Затем вернешься и спалишь здесь все. Человека Берендея грузи на коня – и езжайте к нам домой. Пусть пока посидит в подвале.
Еще раз кивнув, Евсей с револьвером в здоровой руке выскочил наружу, прикрывая мое передвижение с обезоруживающей меня ношей.
Путь до паромобиля немного вымотал, но не так чтобы сильно. Устроив Лизу на заднем сиденье, я сел за руль и осторожно тронул машину с места. Евсей проводил меня до хуторской дороги. Подталкивать паромобиль ему пришлось только раз.
То, как я передавал бесчувственную Лизу в руки прислуги семейства Бабичей, мне даже вспоминать не хочется, не то что описывать. Запомнилось только исказившееся от ярости лицо судьи.
– Кто?
– Машков.
– Тварь, – прорычал Бабич и схватил меня за грудки. – Где он?!
Даже с его невеликим ростом этот порыв не выглядел смешным.
– Мертв, как и все подельники.
– Ты…
Он что, хочет мне предъявить какие-то претензии? Нужно срочно остудить этого доморощенного героя-мстителя.
– Мертвые не умеют говорить.
Похоже, только сейчас до судьи дошло то, что моя услуга ему была намного серьезней, чем кажется на первый взгляд. Помимо жизни дочери я постарался спасти ее репутацию, при этом нарушив все мыслимые законы империи.