Вигнолийский замок
Шрифт:
– Вот что, дорогуша, – я старался скрыть досаду, и, наверное, мой голос звучал отстраненно, – мы с тобой договоримся так. Ты посидишь у меня в замке, пока не организуется обмен на моего человека. Веди себя тихо и скромно, и все с тобой будет в порядке.
Магичка выглядела удивленной.
– Барон, вы тщательно расспрашивали о Прасте, но даже не узнали мое имя!
– Это пока неважно, – я развернул коня по направлению к дыму. – Твое имя мне нужно не сейчас, а к моменту торга с Прастом. Впрочем, сообщи его Никеру, пусть он будет в курсе.
Глаза магички расширились, а ноздри гневно раздулись. Но что там было с ней дальше, я уже не смотрел, а отправился изучать ущерб от поджогов.
Ко мне подошел староста деревни, лысеющий мужичок лет тридцати. В отличие от остальных крестьян, одетых в простые холщовые куртки, староста щеголял в настоящем зеленом кафтане. Такую одежду носили значительно южнее, и староста, видимо, выменял или купил кафтан у проезжего путника.
– Каждая семья погорельцев получит компенсацию, – я разговаривал с мужичком не слезая с лошади. – В дополнение я заплачу по три серебряных на переезд на семью. Женщины и дети отправляются в деревни к моему другу Карлу. Оставаться здесь нельзя. Когда будет можно, я пришлю гонца.
Староста простер ко мне мужицкие руки.
– Ваша милость! А поля как же? Нам надобна любая помощь!
Я слегка наклонился:
– Повторяю, женщины и дети уходят. Мужчины – как хотят. Если я завтра увижу тут хоть одного ребенка, пеняй на себя.
Староста замолк и отступил на шаг. Он явно не понимал сути приказа. Только половина крестьянских детей доживала до совершеннолетия. Староста привык к этим смертям и не считал их событиями, выходящими из ряда вон. С его точки зрения, обработка полей была более важным делом, чем предотвращение гипотетических убийств. Но я начхать хотел на то, что он там себе думает. Мне принадлежали четыре деревни, около двухсот дворов в общей сложности. Я собирался их всех эвакуировать к соседу, который всегда поддерживает вооруженный нейтралитет, словно Швейцария.
Я резко обернулся, услышав крик. По деревенской разбитой дороге бежала девчушка в сером платье с несоразмерно длинными рукавами.
– Там! – кричала она, показывая запутанными в рукавах руками куда-то назад. – Оно еще живое! Двигается!
– Что двигается? – недоуменно пробормотал Никер, который успел закончить разговор с магичкой и догнал меня.
Я медленно поехал вперед, а отряд двинулся за мной, будто гуси за вожаком. Девчушка поравнялась с нами и быстро спряталась за нашими спинами.
Вскоре я увидел развороченную деревенскую ограду, сучковатые палки которой топорщились под самыми неожиданными углами. Недалеко отсюда произошла быстротечная битва с участием нашего голема, который сейчас отдыхал, греясь на солнце в тылу моего отряда. За оградой виднелись изломанные и разорванные тела поджигателей, но не они привлекли мое внимание.
Вблизи дороги в грязной канаве, заполненной мутной жижей, копошилось какое-то существо. Сперва мне показалось, что это какой-то пьянчуга в грязной коричневой шубе, но, присмотревшись, я понял, что передо мной медведь. Точнее, даже не медведь, а окровавленная часть медведеобразного нечто с одной передней лапой, с одной задней лапой и без головы. Движения существа поражали плавностью и даже какой-то осмысленностью и совсем не были похожи на предсмертные конвульсии.
Я обернулся и поискал глазами магичку. Она смиренно сидела на лошади под присмотром двух солдат.
– Это твое? – я показал рукой на канаву.
Магичка подъехала поближе, стараясь не смотреть туда.
– Да. Это то, что осталось от моего мишки.
– А куда
– В грудь, господин барон. Поближе к сердцу, – девица слегка улыбнулась. Ее зубы сверкнули белизной.
Любой голем состоит из двух отдельно изготавливаемых частей: энцефа, который можно назвать мозгом, и всего остального. Обычно считается, что самая трудная задача для мага – создание качественного энцефа, способного управлять телом и правильно реагировать на изменение обстановки. Маги стремятся предохранить энцеф от повреждений и для этого прибегают к различным методам, в том числе прячут его в глубине тела голема.
– Уничтожить, – я повернулся к Рупрехту и кивнул на канаву.
Десятник слез с лошади, вытащил меч из ножен и несколько раз воткнул его в грудь поверженного голема. Когда Рупрехт замахивался, седеющая борода выглядывала из-под шлема. После пятого-шестого удара голем затих.
– Зачем же? – в голосе магички мелькнула злость. – Я могла бы достать энцеф. Он бы еще пригодился.
Я не стал отвечать, а развернул лошадь по направлению к замку. Вероятно, это доконало девицу.
– Барон! – завопила она мне в спину. – Вы самый грубый и невоспитанный невежда из всех, кого я знаю! Пусть я у вас в плену, но как вы смеете так обращаться со мной?! Я – младший магистр гильдии Искателей! В моих жилах течет кровь графов! Я не знаю, кто вы и откуда, о вас ходят разные слухи, но я требую соответствующего обращения, приличествующего моему статусу!
Я изумленно обернулся. Прежде бледные щеки магички раскраснелись, глаза метали молнии. Положительно, гнев пошел на пользу ее красоте.
– Дорогуша, – я начал вполне примирительно, – не нужно волноваться. Что случилось? Разве с тобой плохо обращаются? Тебя кто-нибудь обидел? Я гарантирую, что если ты будешь вести себя, как подобает пленнице, то с твоей головы не упадет даже волос. Ты под моей опекой до самого обмена.
– Я не дорогуша, – алые губы изогнулись, издав что-то вроде шипения. – Я – Виолетта из рода Иштеров. И я привыкла к тому, что мужчины оказывают мне любезности. Интересуются моим именем, не грубят и не поворачиваются спиной, когда я с ними говорю!
Дамские истерики мне были совсем уж ни к чему, и я пожал плечами:
– Хорошо, пусть будет Виолетта. Только успокойся. Никер, займись, пожалуйста, дамочкой. Она расстроена.
– Дамочкой?! – взревела девица.
– Я – Никер из рода Кустерпсов. Третий сын виконта. Миледи, заверяю вас, вы в надежных руках, в полной безопасности…
Голос поэта звучал успокаивающе, и я поехал к замку, стараясь не прислушиваться к крикам за моей спиной. Это была еще одна странность местного общества, которая не укладывалась у меня в голове. Если человека не убили, а взяли в плен, то он, с моей точки зрения, должен вести себя тихо, спокойно ждать обмен или выкуп и радоваться тому, что выжил. Зачем скандалить и качать какие-то права, которых, кстати сказать, у пленного вовсе нет? Я ведь могу сделать с пленником все, что угодно, даже казнить, и никто мне ни слова не скажет. Однако, исходя из моего предыдущего опыта и рассказов Никера, родовитый пленник будет непременно скандалить, если что не так. Например, если он приговорен к казни, то станет требовать, чтобы его казнили непременно через отрубание головы и никак иначе. Причем в момент казни к нему надо обращаться строго по титулу. Я так и вижу эту картину: вот стоит человек перед лицом палача, готовится проститься с жизнью, а сам бдительно следит за тем, как к нему обращаются, вместо того чтобы напоследок подумать о чем-то значительном, подытожить как-то свой путь. Мне трудно привыкнуть к формальностям, которые я считаю неважными и нелепыми. Да и привыкать к ним не особенно хочется.