Вихрь переправ: 4. Если жить хочешь в новом мире
Шрифт:
И все же, и все же… Надежда умирает последней.
Полмесяца они старались быть в курсе новостей, просматривая вечерние выпуски по телевизору, и каждый раз боялись и надеялись узнать из репортажей о друге, вестей от которого давно не было. Так страшно ничего не знать и при этом надеяться на что-то.
– А что это мы всё сидим и сидим. Давайте-ка выгребаться на улицу, там самая движуха. И салюты, вон как местные запаслись – артиллерия бьёт уже полчаса и не сдаёт позиций! – гаркнул захмелевший Эрик Горденов.
Все зашевелились и наскоро одевшись, вывалились из дому,
– Как же красиво-о-о! – нараспев потянула Юна.
За целый день снег нападал щедро, в изобилии. К ночи небо очистилось и поблёскивало бессчетной россыпью звёзд. Деревья, кусты, земля и дома накрыл плотный слой искристой ваты. Кустики со сдобренными верхушками походили точь-в-точь на кочаны цветной капусты, а ветки деревьев, взамен утраченной по осени листвы, обрели иное украшение, которое, ну как ни смотри, смахивало на зефир маршмеллоу, нанизанный на палочки. И взрывающиеся фейерверки, от которых кристально чистый воздух густел дымом и пах соответствующе, озаряли и раскрашивали густую темень огнями всевозможных оттенков. И сердце замирало от каждого взрыва, будто страх и тревога сжимались внутри при звуках шаманского обряда.
– И мы запустим парочку ракет! – вдруг авторитетно заявил Матфей Катунь. Оказалось, что вдобавок к ёлочной атрибутике он прихватил и несколько фейерверков из остатков на почте.
Да, праздник удался.
Правда, Гамаюн ворчливо заметил, что слишком много шуму из ничего. А Рарог замёрз даже под курткой у Юны, пришлось ей раньше всех вернуться в дом, только бы не застудить теплолюбивого зверька.
Но в целом Новый Год они встретили достойно и, главное, вместе.
Через пару дней, прогуливаясь по внутреннему дворику, Юна и Лука сошлись в одном, разглядывая дорогу за оградой, обеим виделась одна и та же картинка. Припорошенная песком снежная насыпь с крутыми боками вдоль проезжей части, ну как ни крути, ассоциировалась у девушек с кексами-маффининами в посыпке из шоколадной крошки. То ли такие ассоциации шли спонтанно, от воображения, то ли это подступивший голод подавал красноречивые намёки. Посмеявшись своим мыслям, подруги вернулись в дом, где кроме них и неугомонно снующего саламандра никого не было, не считая филина, который отсыпался с ночи наверху.
Лука поставила чайник на плиту, а Юна отрезала несколько ломтей от батона и намазала каждый сливочным маслом. Когда заварили кофе и съели бутерброды, принялись смаковать горячий напиток по маленьким глоточкам, временами посматривая в оконце. От разницы температур внутри и снаружи оконное стекло покрылось толстым слоем наледи, растрескавшись и разойдясь по периметру затейливыми узорами. Наступила минутка тихого радостного осмысления уюта: в доме, натопленном, как положено, пахло деревом, вкусным печным дымком, старой и чуть отсыревшей одеждой, кошачьей шерстью и кофе.
Под столом раздалась трескотня, перешедшая в повизгивание – то Рарог лишний раз напоминал о своей важной персоне, а заодно и клянчил чего-нибудь поесть. Юна отщипнула от булки и мазнула кусок маслом, чтобы ящеру было не так сухо глотать. Но, похоже,
– А саламандру разве можно есть хлеб? Он же вроде только насекомыми питается? – Лукерья с сомнением проследила за исчезновением угощения.
– Иногда можно. Немножко, конечно. Так ведь, дружок? – ласково проговорила Юна Дивия и показала, что Рарогу пока хватит. – До обеда недолго, потерпи.
Прислужник что-то пронзительно протараторил в ответ, но всё ж угомонился и мирно пристроился в ногах у девушки.
– А он тебя уважает, Юнка, – заметила Лука, кивнув в сторону ящера. – Ты ему явно нравишься. Думаю, Матфей не будет против, если Рарог станет твоим прислужником.
– Мне это по душе, Лу, но ты забыла, что на мне теперь отметина Равнителя и ни одному прислужнику не стать моим союзником.
От высказанного Юна погрустнела.
– Знаешь, запреты для того и нужны, чтобы их нарушать, – решила подбодрить подругу рыжеволосая приятельница. – Как знать. Ведь смогли же мы с Матфеем разрушить Табу Слова, значит, и клеймо Нарушившей Закон Сна сломаем.
– Как знать, как знать. Хотелось бы надеяться. Но жизнь часто несправедлива, Лука.
– Жизнь не может быть справедливой или наоборот. Она бесстрастна, Юнка, – возразила подруга, и голос её немного дрогнул. – Это наши поступки, каждый наш шаг определяет последствия. А жизнь – это и есть наш Бог, которого мы либо честим, либо умоляем о милости. Это так… так глупо.
– Я бы лучше не сказала, – вздохнула Юна, допивая остатки кофе в чашке. – Но, на мой взгляд, жизнь не что иное, как самый обычный фильм. Просто каждый человек – любитель определенного жанра: кто-то любит артхаус, кому-то боевик подавай, а кто – либо нежится в романтической чуши, или забывается в ужастике. Отсюда и направление самой жизни. Вот мы, например, приверженцы одного из самых популярных, но опасных жанров.
– Какого же?
– Триллера с приключениями и мистической мурой.
– Да уж, то ещё кинцо, – захихикала Лукерья Баранка.
Щёчки на молочной коже лица разрумянились: до чего же она восхитительно мила, в искреннем восхищении подумалось Юне, истинная красавица, не то, что я коротышка.
Таких сугубо девичьих посиделок за чашкой кофе у кухонного стола было множество, где всегда находилось место интересным мыслям и идеям. Однажды Юна осмелилась задать вопрос, который «зудел» в подкорках мозга уже давно.
– А вурдалаки ведь не становятся бессмертными? Вон, Астрогор, едва Творцу душу не отдал.
– Ну ты и скажешь же глупости, Юнка! Бессмертные! – Лука едва не поперхнулась тёмным напитком, от высказанного собеседницей. – Кровь дает только энергию и притупляет болевые ощущения. И всего-то. А так, вурдалак такой же смертный, такой же человек, если не учитывать его разухабистое видение жизни и вечное стремление разрушать всё, что грозит его личной свободе.
– Слушай, Лу, ты всё-таки жила какое-то время среди вурдалаков. А как они пьют кровь?
– Тебе это так интересно? – Порой неуёмное любопытство Юны обескураживало подругу.