Вихрь преисподней
Шрифт:
Иван Бобылев упал на пол и простер руки...
– Все подстроено! – выкрикнул кто-то из зала. – Пенза опять все подстроил!.. Долой Пензу!.. Пенза превратил хорошее шоу черт знает во что!.. Не верьте всему, что здесь происходит!..
– А мы и так не верим!.. – закричали в другом конце огромного зала телевизионной студии.
– Не верим!.. Долой Пензу!.. Не верим!.. Долой!.. – загалдели со всех сторон.
Вдруг какой-то молодой огромного роста парень прямо через спинки кресел выскочил из второго ряда в проход, в несколько прыжков оказался на сцене
– Ничего нет! Никакой взрывчатки! Врал!.. Все подстроено! Да может это и Иван Бобылев не настоящий?! Может это какое-то загримированное чучело?!.. Иван Бобылев бы себя так никогда не повел!..
– Я и сам признался, что это ложь!.. – вскричал Иван Бобылев.
– Все ложь! Все подстроено! Долой Пензу! Долой!.. Мы больше не верим ничему!
– Идиоты! Кретины! – завопил Пенза. – Я ничего не подстраивал! Неужели вы не понимаете, что подстроить такое невозможно!..
– Мы тебе не верим! Ты все врешь! Ты и сейчас врешь!.. Ничему не верим!
– Идиоты! Когда вам по-настоящему врут, вы верите, а стоит перестать врать – вы тут же перестаете верить!..
Вдруг на сцену выскочила та самая молодая журналистка. В руке ее был микрофон:
– Вот оно, наступающее царство черной лжи! Вот ее ужасный лик! Вот этот журналист Пенза – и есть олицетворение ужасного царства мрачной лжи! – громко проговорила она.
– Да! Да! – бурно согласился с этим зал.
В зале появились сотрудники службы безопасности. Тем временем огромного роста парень отпустил Ивана Бобылева:
– Никакого взрывного устройства нет. Он нас просто запугивал...
– Все это ложь, ложь, тысячу раз ложь и еще раз ложь! – проговорила молодая женщина. – Но зачем люди лгут? В этом-то нам и предстоит разобраться на сегодняшней передаче. Что заставляет их городить такие буреломы лжи!..
– Не-ет! Люди, не слушайте ее!.. – вдруг диким голосом завизжал Пенза. Изо рта его летели брызги слюны. – Вот оно и начинается!.. Оно начинается!..
– Что? Что?! – заволновались многие.
– Атака нечто!
– Да какое еще нечто?! Что это такое?!
– Смотрите, смотрите, оно идет! Сейчас вы увидите! Сейчас многое станет ясно!.. Надо немедленно по требованиям безопасности прекратить съемки!..
– Он опять кривляется!
– Съемки и так прекращены!..
– Немедленно посмотрите там, за лестницей, там что-то шевелится!..
Несколько человек с опаской зашли за лестницу и увидели там исковерканного Маркетинга, – он умер, свалившись вниз с самого верха лестницы...
С разных сторон понеслись крики:
– Он просто нечаянно сорвался! Все подстроено!.. Он жив!.. Сейчас они скажут, что он бог и он воскрес... Все подстроено! Кругом ложь!.. Он не воскреснет, он мертв, что вы! Смотрите, кровь! Надо вызвать скорую. Скорая не понадобится: он мертв, мертвее мертвого!..
– Язычники! Креста на вас нет!..
Пенза
– Что ты намереваешься делать? – спросил он Не-Маркетинга.
Тот перестал складывать в сумку какую-то одежду и, распрямившись, произнес:
– Отдохнуть... Прежде всего отдохнуть. Я очень плохо себя чувствую...
Сказано это было чрезвычайно спокойно. Пенза опешил:
– Вот как?!.. А как же отец?..
– А что я должен делать?
– Нанять хорошего адвоката, носить передачи ему в тюрьму... Он же оказался совершенно один... Как же он?! – взорвался молодой чрезвычайно нарядно одетый журналист.
– А как же тот маленький мальчик, мой двойник, который до сих пор в ужасной тоске бегает по городу?.. Он тоже оказался совершенно один! Выходит, его я должен предать, забыть?! Забыть ради Ивана Бобылева?!..
После некоторой паузы он проговорил:
– Я сейчас обязательно должен отвлечься от всей этой истории и позаботиться о том маленьком мальчике, который до сих пор в ужасной тоске бегает по городу. Если я займусь отцом, в лучшем случае мне будет ни до чего, в худшем – и это самый вероятный вариант – я просто погибну, превращусь в какого-то совсем другого человека, которому уже не будет дела ни до чего из того, что сейчас волнует меня... А я не хочу превращаться ни в какого другого человека. Я хочу остаться самим собой.
Не-Маркетинг спокойно смотрел на журналиста, голос его был тверд. Чувствовалось, что он хорошо обдумал то, что сейчас говорит. Пенза не нашел, что сказать...
Не-Маркетинг продолжал:
– Знаешь, тот подросток, который погиб, попав под автобус, – он спрятал где-то в дебрях Измайловского парка каменную дощечку, на которой процарапал слова: «Суровым дням, родившим крепкое...»
Пенза слушал, не перебивая. Не-Маркетинг говорил:
– Суровые дни – это наши нынешние дни, только для него они были не просто там какие-то дни, одни из многих прочих. Для него наши нынешние дни были днями его переходного возраста, порой, когда он вступал во взрослую жизнь...
Не-Маркетинг замолчал...
– И этот переходный возраст, – неожиданно продолжил он гораздо громче, чем говорил до этого, но теперь голос его уже дрожал. – стал для него днями перехода от жизни к смерти!
Глаза его наполнились слезами.
Пенза, до этого расхаживавший по комнате, присел на краешек дивана. Как ни был он сам совершенно разбит и разгромлен, а все же в этот момент он подумал про Не-Маркетинга: «У-у, да ты, брат, окончательно не в себе!.. Бедный же человек твой отец!.. Хотя... Хотя он ведь сам во все впутался!..» Вслед за этим на ум Пензе пришла другая мысль: «Сам, не сам, а теперь-то всей этой семье – точно конец!.. Свалятся под откос оба: и отец и сын... Но есть ли куда им еще валиться дальше?!..»