Вихри Мраморной арки
Шрифт:
— Кэт?
Она сделала глубокий вдох.
— Это то, что будет.
— Будет? — в недоумении переспросил я.
— Что нас ждет. — В ее голосе послышалась горечь. — Разводы, смерть, развал. Конец всему.
— Нет, не может быть. «Марбл-Арч» перенесла прямое попадание. И «Чаринг-Кросс»…
Но ведь это Кэт, она всегда права. Что если пахло не дымом, а страхом, не пеплом, а отчаянием? А формальдегид — это не трупный смрад временного морга, а запах самой смерти, мраморной арки, которая ждет нас всех? Неудивительно, что у Кэт возникли ассоциации
Что если эти прямые попадания, осколки шрапнели, косящие молодость, брак и счастье, — это не «Фау-2», а смерть, опустошение и упадок?
Все вихри как один несли запах смерти, а ведь смерть — это не только война. Вот, например, Хари Шринивасау. И паб, где подавали отменную рыбу с картошкой.
— Но все станции, где возникает ветер, бомбили в войну. А на «Чаринг-Кросс» пахло водой и грязью. Это точно отголоски «блица».
Кэт покачала головой.
— Я их чувствовала и в Сан-Франциско.
— В подземке? Но это же Сан-Франциско. Там могло быть землетрясение. Или пожар.
— И в вашингтонском метро. И даже дома, посреди Мейн-стрит, — не поднимая глаз, продолжила Кэт. — Наверное, ты прав насчет инверсионного слоя. Он не дает им выхода, они скапливаются, набирают силу, делаются еще…
Она запнулась, видимо, не в силах произнести «смертельнее».
— Ощутимее, — закончила она.
А я не замечал. Никто не замечал, кроме Кэт, которая замечала все и всегда.
И кроме стариков… Вспомнились ссутулившийся негр на платформе в «Холборне», седая женщина в «Южном Кенсингтоне», что сжимала воротник у горла морщинистой рукой в голубых прожилках. Старики чувствуют этот ветер постоянно. Поэтому и ходят согнувшись чуть ли не вдвое, ведь он все время дует им в лицо.
Или не спускаются в метро вообще. Я вспомнил, как Старикан цедил: «Ненавижу подземку!» Старикан, который весело гонял нас на метро по всему Лондону, с «Бейкер-стрит» до «Тауэр-Хилл», по эскалаторам вверх, по лестницам вниз, рассказывая истории на ходу. А Вчера, передернувшись, заявил: «Жуткое место. Грязь, вонь, сквозняки». Сквозняки…
Он чувствовал ветер, и миссис Хьюз тоже. «Я туда больше не спускаюсь», — сказала она за ужином. Не «я больше не езжу на метро», а «не спускаюсь». Виной тому не лестницы и длинные переходы. Все дело в вихрях, дышащих разлукой, утратой и горем.
Наверное, Кэт права. Это ветры смерти. Что еще может дуть с таким постоянством и неизбежностью в лицо старикам и никому кроме?
Но тогда почему я почувствовал? Может, конференция тоже стала своего рода инверсионным слоем, столкнувшим меня лицом к лицу со старыми знакомыми и местами юности?
Рак, «Гэп», Старикан, брюзжащий насчет новомодных спектаклей и чересчур острой еды. Меня ткнули носом в смерть, старость и перемены.
А еще время, которое постоянно поджимает, заставляя нестись по эскалаторам и переходам, работая локтями в толпе, чтобы успеть на уходящий поезд. Паника: «Вдруг это последний?» — «Двери закрываются».
Я вспомнил, как Сара, взлохмаченная, раскрасневшаяся, выбегала из «Пикадилли», и как потом
— Сара тоже чувствовала, — понял я.
— Правда? — без выражения откликнулась Кэт.
Она прижималась к стене, съежившись в ожидании следующего вихря.
Как же странно… Стольких людей укрыла во время «блица» эта станция, этот вот переход. А мы подверглись налетам, от которых убежища нет.
В какой поезд ни сядь, на какую ветку ни перейди, все идут в одну сторону. Мраморная арка. Конечная.
— Что же делать?
Кэт не ответила. Она не поднимала глаз, будто читая невидимую надпись «Держитесь дальше от края платформы» на полу. Держитесь дальше от края.
— Не знаю, — наконец произнесла она.
А какого ответа я, собственно, ожидал? Что, пока мы вместе, все не так страшно? Что любовь побеждает все? Ведь в том-то и дело, что нет. Ей не победить разводы, болезни и смерть. Иначе как же Милфорд Хьюз-старший? И дочка Даниеля Дрекера?
— Ни в одном магазине в Челси не нашлось моего сервиза, — глухо проговорила Кэт. — Мне и в голову не приходило, что его могут снять с производства. Я все эти годы… у меня и в мыслях не было, что он пропадет. — Ее голос дрогнул. — Такой красивый рисунок…
А Старикан заряжал всех своей кипучей энергией, паб не знал отбоя от посетителей, и у Сары с Эллиотом была крепкая семья. И никого это не спасло. Разводы, разруха и гибель.
Как бороться? Застегнуться на все пуговицы? Ездить исключительно поверху?
Но ведь и там не спасешься. Проживать день за днем, зная, что двери закрываются и все летит к чертям. Все, что ты когда-то обожал, любил или хотя бы считал симпатичным, разлетится на клочки, развеется пеплом и канет в никуда. «Унесенные ветром», — вспомнил я женщину в вагоне.
— Что? — переспросила Кэт тем же глухим, безнадежным голосом.
— Книга, — пояснил я с грустью. — «Унесенные ветром». Ее читала женщина в вагоне по дороге к «Баламу». Я караулил вихри, пытался выяснить, правда ли они возникают на тех станциях, куда угодили бомбы «блица».
— Ты был в «Баламе»? — встрепенулась она. — Сегодня?
— И на «Блэкфрайарс». И на «Эмбанкмент». И «Элефант энд Касл». Съездил в Музей транспорта узнать, какие станции пострадали от бомб, а потом на «Монумент» и «Балам», караулить вихри. — Я покачал головой. — Весь день туда-сюда, пытался вычислить закономерность… что такое?
Кэт, сморщившись, как от боли, прикрывала рот рукой.
— Что случилось?
— Сара сегодня опять со мной не поехала. Позвонила сразу после твоего ухода. Я подумала, может, пообедаем вместе. — Она кинула быстрый взгляд на меня. — Никто не знал, где ты.
— Я же не мог всем объяснять, что гоняюсь по Лондону за вихрями, которые больше никто не ощущает.
— Эллиот признался, что ты и накануне исчезал, — продолжила она. Я по-прежнему не понимал, к чему она клонит. — Они с Артуром приглашали тебя обедать, ждали, но ты куда-то запропастился.