Вихри Мраморной арки
Шрифт:
Доктор Онофрио возник из лифта, по-прежнему с чемоданами. Он подошел к нам и рухнул на диван.
— Они дали вам номер с полуголой дамой? — поинтересовался доктор Уэдби.
— Я не знаю, — сказал доктор Онофрио. — Я вообще не нашел номер. — Он грустно посмотрел на ключ. — Они дали мне номер 12–82, а в этом отеле последний — 75.
— Кажется, мне хочется пойти на семинар по хаосу, — сказала я.
Самая большая трудность, с которой сегодня сталкивается квантовая
В номер я попала уже около шести — после непродолжительной перепалки с коридорным/актером, который не мог вспомнить, где оставил мой багаж. Вещи, спрессовавшиеся за время пути, пройдя коллапс волновой функции, вывалились из чемодана, как только я его открыла, — совсем как полуживая-полумертвая кошка Шредингера.
К тому времени, когда я раздобыла утюг, приняла душ, отказалась от мысли гладить вещи, «тусовка с закуской» благополучно завершилась, и доктор Онофрио уже полчаса как говорил свое вступительное слово.
Я тихонько открыла дверь и проскользнула в танцзал. У меня еще оставалась надежда, что они задержатся с открытием конференции, но некто мне неизвестный уже представлял докладчика: «…и вдохновляет всех нас на дальнейшие исследования в этой области».
Я тихо опустилась в ближайшее кресло.
— Привет, — сказал Дэвид. — Я везде тебя искал. Где ты была?
— Не в музее восковых фигур, — прошептала я.
— Ну и зря, — прошептал в ответ Дэвид. — Это грандиозно. У них там Джон Уэйн, Элвис и Тиффани, модель/актриса с мозгом горошина/амеба.
— Ш-ш-ш, — сказала я.
— …мы сейчас услышим доктора Рингит Динари.
— А что случилось с доктором Онофрио? — спросила я.
— Ш-ш-ш, — сказал Дэвид.
Доктор Динари была очень похожа на доктора Онофрио — невысокая, шарообразная, с усами, в широком балахоне всех цветов радуги.
— Сегодня я буду вашим гидом в новом, незнакомом мире, — сказала она. — Это мир, где все, что вы считали известным, где весь здравый смысл, вся общепризнанная мудрость должны быть отвергнуты. Мир с иными законами и, как может показаться, мир вообще без всяких законов.
Она и говорила совсем как доктор Онофрио. Точно такую же речь он произнес два года назад в Цинциннати. Интересно, может, он подвергся какой-нибудь странной трансформации, пока искал номер 12–82, и теперь стал женщиной?
— Прежде чем перейти к дальнейшему, я бы хотела спросить: кто из вас уже протуннелировал?
Ньютоновская физика использует в качестве модели механизм. Образ механизма со всеми его взаимосвязанными частями: колесиками и шестеренками, со всеми его связями и взаимовлияниями — именно то, что делает возможным осмысление ньютоновской физики.
— Ты же знал, что мы не там, где надо, — прошипела я Дэвиду, когда мы выбрались оттуда.
Когда мы уже готовы были выскользнуть из зала, доктор Динари стояла, протянув руку с развевающимся радужно-полосатым рукавом, и взывала голосом Чарлтона Хестона: «О маловерные! Останьтесь, ибо только здесь вы познаете истинную реальность!»
— Действительно, туннелирование многое объясняет, — усмехнувшись, сказал Дэвид.
— Послушай, если открытие не в танцзале, то где все?
— А ну их… — сказал Дэвид. — Хочешь, пойдем посмотрим Архив Конгресса? Здание, как кипа пластинок.
— Я хочу пойти на открытие.
— А прожектор на крыше сигналит азбукой Морзе «Голливуд».
Я подошла к стойке регистрации.
— Чем могу быть полезна? — сказала служащая. — Меня зовут Натали, и я…
— Где сегодня заседание МККМ? — сказала я.
— В танцзале.
— Держу пари, ты сегодня еще ничего не ела, — сказал Дэвид. — Я куплю тебе рожок с мороженым. Здесь самое знаменитое кафе, которое торгует точно такими же рожками с мороженым, какой Райан О'Нил купил Татум в «Бумажной луне».
— В танцзале протуннелировавшие, — сказала я Натали. — Я ищу МККМ.
Она потыкала по клавиатуре.
— Простите, но на них тут ничего нет.
— Как насчет Китайского театра Граумана? — сказал Дэвид. — Ты хочешь реальности? Хочешь Чарлтона Хестона? Хочешь увидеть квантовую теорию в действии? — Дэвид схватил меня за руку. — Пойдем со мной, — сказал он серьезно.
В Сент-Луисе я прошла коллапс волновой функции, так же как моя одежда, когда я открыла чемодан. Я покончила со всеми этими прогулками по реке тогда, на полпути к Новому Орлеану. Теперь все повторялось. Я обнаружила, что уже прогуливаюсь по двору Китайского театра Граумана, ем мороженое и пытаюсь попасть ногой в след Мирны Лой.
То Ли она была карлицей, то ли бинтовала ноги с младенчества. С отпечатками Дебби Рейнольдс, Дороти Ламур и Уоллеса Бири тоже ничего не вышло. По размеру мне подошли только следы Дональда Дака.
— Это как карта микрокосмоса, — сказал Дэвид, поглаживая шершавые цементные квадраты с надписями и отпечатками. — Посмотри, повсюду эти следы. Мы знаем, здесь что-то было. Почти везде эти. отпечатки одинаковы, но каждый раз перед тобой выскакивает вот это. — Он опустился на колено и ткнул в отпечаток кулака Джона Уэйна. — Или вот это, — и он шагнул к киоску и ткнул в отпечаток колена Бетти Грейбл, — и мы можем различить подписи, но к кому обращено «Сид», все время появляющееся то тут, то там? И что это означает?
Дэвид указал на квадрат Реда Скелтона. На нем надпись: «Спасибо Сиду, ай да мы».
— И ты все думаешь, что нашел парадигму, — продолжал Дэвид, переходя на другую сторону. — Но квадрат Ван Джонсона как котлета в сандвиче между Эстер Уилльямс и Кантинфласом, и кто такая, черт возьми, Мэй Робсон? И почему все вот эти квадраты вообще пусты?
Он провел меня за галерею звезд — лауреатов «Оскара». Портреты в жестяных рамах висели на подобии киноэкрана, сложенного в гармошку. Я оказалась в складке между 1944 и 1945 годами.