Викинги. Скальд
Шрифт:
– Что ты хочешь, женщина? Зачем тревожишь меня? – без звука спросили ее эти глаза, чуть приподняв набрякшие, синеватые веки.
Ей показалось, что земля вокруг содрогнулась, что порывистый ветер сыпанул ей в лицо пригоршни колючих дождевых капель. Или – показалось? Для нее больше ничего не осталось вокруг, никого не осталось – только она и лик древнего бога. Огромный, прозрачно-текучий, почти заслоняющий тучи…
– Что ты хочешь, женщина?!
Сельга, путаясь от торопливости, начала рассказывать богу про сына, как ждет, как тревожится, на что надеется. Начала, и тут же умолкла, увидев недовольное,
Действительно, зачем она все это рассказывает? Кому рассказывает?! Как будто он сам не знает!
Огромный лик Велеса пристально смотрел на нее, словно бы говорил с ней беззвучно. И она действительно без слов понимала, что говорил ей внимательный взгляд:
Помню! Помню! Помню!
Подожди, подожди…
Нужно ждать, женщина, все жизнь нужно чего-то ждать. Так положено смертным – всю жизнь ждать чего-то.
Когда же?
Ты, все-таки, торопишься, смертная. Вы, люди, всегда торопитесь. Собственным нетерпением сокращаете себе срок в Яви, и без того мимолетный.
Когда же?!
Нет, не скоро! Твоему сыну пока предстоит большая дорога, ему еще предстоит пройти, увидеть и понять многое, что нельзя понять по-другому. Много ему дано, потому и спрос с него необычный. Так суждено!
Что ему суждено?! Для чего предназначает его судьба?!
Знать хочешь? Узнаешь со временем. Не торопись, человече. Впрочем, вы, люди, всегда торопитесь…
Именно так Сельга поняла то, что без слов, неслышимой речью говорил ей Велес. А потом ей вдруг показалось, что бог вздохнул, чуть заметно, почти не слышно. Но от этого неприметного вздоха тучи заклубились вокруг еще гуще, сошлись, заволокли все без остатка, скрывая в густой темноте строгие черты и пронзительные глаза…
Сельга очнулась, увидела перед собой невозмутимые лики деревянных богов, небо над головой, траву, частокол сторожевых сосен вокруг капища.
«Да, очнулась – точное слово. Словно вынырнула на поверхность из глубокой воды, – подумала она. – Сколько же времени прошло? Много, похоже. Пришла спозаранку, а сейчас уже дело к вечеру…»
Вокруг было светло, чисто, и небо ясно не по-осеннему, и Хорс-солнце пригревал Сырую Мать-Землю мягким теплом.
Тихо, спокойно, будто не было никакой грозы. Да и то сказать – гроза осенью…
Была ли? Действительно ли Сельга видела Велеса среди клубящихся туч? Говорила с ним? Просила за сына?
И он отвечал ей? Действительно, отвечал?
Теперь, пожалуй, она не смогла бы точно сказать – видела ли, слышала? От внезапного ненастья и следа не осталось. Впрочем, такие странные мысли: было – не было, почудилось – не почудилось – часто посещали ее после сотворенной волшбы. Слишком большая разница между реальностью Яви и тем, другим миром, понимала Сельга. Древний бог прав! Люди всегда торопятся, но никогда и ничего не могут догнать в своей вечной спешке, усмехнулась ведунья.
Она знала – боги редко показываются людям в своем истинном виде. Они, бессмертные, обычно принимают более понятные, земные обличия. Но уж если бог показался смертному во всем блеске силы и небесной несокрушимости – это значит, что разговор шел всерьез, без скидок на людские слабости и неуверенность. Хочешь – слушай и пытайся понять, а хочешь – умри на месте от
Что же такого ему суждено, ее сыночку, если судьба с малых лет посылает ему подобные испытания? И как спорить с судьбой? Ей, матери, остается только ждать и надеяться, что он выдержит, не сломается, пройдет по своей долгой и далекой дороге…
Наверное, так! – сказала она себе, как часто повторяла последнее время.
Откуда вылезло это неуверенное «наверное», с каких пор зацепилось за язык, – уже сама не помнила, но показательно все-таки. Раньше, в молодости, в ней не было никакой неуверенности, казалось – она все знает и почти все может. Только прожитые годы убавили категоричности…
5
С раннего утра море было сварливым. Плескалось раздраженной волной, плевалось пеной, рассерженно стучалось в каменные груди утесов. Так хозяин, до горла налившийся пивом, стучит ногами и кулаками по стене собственного дома, не находя дверей на обратном пути, представлял Сьевнар Складный. Но даже эта забавная картинка, которая так ясно встала перед глазами, не вызвала у него улыбки.
К вечеру разыгрался настоящий шторм. Темные волны, вздымаясь вровень с береговыми скалами, далеко захлестывали соленые брызги, словно подводный великан Эгир, разгневавшись, стремился схватить кого-нибудь холодными пальцами.
Капли-пальцы обжигали лицо, но Сьевнар так и сидел на самом краю утеса. Думал – может, лучше сразу броситься в море?! Утонуть в холодной, безмолвной глубине, а потом до скончания веков служить подводному великану, не вспоминая ни себя, ни прошлого…
Или – нет! Лучше по очереди вызывать на поединок на равном оружии самых знаменитых воинов побережья. Умереть в бою легкой и почетной смертью…
Или – вставить между камнями меч и упасть на него сверху, целясь в сердце…
Или – уйти в дальний викинг с самой шальной, разгульной дружиной, из тех, что уходят без цели, куда глаза глядят, и редко возвращаются к родным берегам…
Да, есть, например, и такой выход. Сколько разных выходов дарят человеку боги, когда выхода уже нет! – грустно усмехался он.
На самом деле, Сьевнар не знал, что ему делать. Как жить дальше, если жить не хочется? Если сил совсем не осталось, если сердце в груди болит так явно, словно в нем засел зазубренный наконечник копья? И нужно ли вообще жить?
Теперь, холодными осенними днями, он часто приходил к морю. Завернувшись в шерстяной плащ-фельдр, подолгу сидел на мшистых камнях, смотрел вдаль, где хмурое небо окончательно сливается с темным морем. Слушал рокот прибоя, похожий на гневное бормотание великанов.
На берегу было тоскливо и пусто, но оставаться за столом с дружинниками казалось еще тоскливее. Лить в себя пиво, отрыгивая хмельной дух, жевать снедь, пережевывать бесконечные разговоры о ратных победах. Помнишь, мол, как они набежали кучей, а тут Гулли Медвежья Лапа как полоснет своей огромной секирой, а конунг Рорик как закричит громче громкого… А помнишь, как в том саксонском гарде на излучине реки, когда три десятка наших оказались отрезаны от остальных… А мы! А он! А они!..