Виктор Астафьев
Шрифт:
Прадед же, Яков Максимович, переселившись в Овсянку, начал осваивать речку Большую Слизневку, которая в то время называлась Селезневкой. Был прадед могуч и трудолюбив, он на себе таскал бревна из лесу, а в прежние времена лес произрастал прямо от овсянской околицы и до обеих речек, Малой и Большой Слизневки. Помню я, что Большая Слизневка была по обоим берегам заросшая красивым сосняком. Несколько сосен с обрубленными сучьями, напоминающими нищенку… еще стоят по огородам нынешнего поселка, где лес-промхозовских рабочих и сплавщиков, с их устарелыми хибарами, окружили и под гору спустили со всех сторон напирающие, нахрапистые дачники, и где еще сохранился бугорок от насыпи, а в правом берегу часть сруба мельничной плотины».
Любопытные
Приверженность овсянских крестьян к охотничьему промыслу подчеркнул немецкий исследователь профессор Петр Симон Даллас. Будучи в Овсянке в октябре 1771 года, он сообщает о том, что овсянцы имеют «прилежание и промысел звериною ловлею, рыбою и другими пропитание доставляющими ремеслами» и навыки эти переходят от «праотца к потомкам».
Излюбленными местами охоты были горы, лежащие вверх по реке Мана, где добывались соболи, рыси, росомахи и медведи. В конце осени — начале зимы овсянцы силками ловили кабаргу, из шкур которых приготовляли замшу. Рассказывая о рыбной ловле, путешественник отмечает, что «водится в реке Мане также великое множество рыбы, а особливо различных родов форелов» — особенно любимая овсянцами рыба, «которую именуют леноком». Основное все же занятие здесь, указывает рассказчик, — хлебопашество и скотоводство, «к чему они (местные жители. — Ю. Р.) на реке Мане удобные места и особые также скотские дворы имеют».
В XIX веке население Овсянки сильно выросло. По десятой ревизии 1858 года в ней насчитывался 71 двор, проживало 337 душ мужского пола и 192 души женского пола. Исследователь Игорь Федоров считает, что эта диспропорция свидетельствует о постоянном притоке «пришлых», ищущих себе применения мужчин. Как свидетельство приводим рассказ об Овсянке председателя казенной палаты Енисейской губернии статского советника И. С. Пестова. В «Записках об Енисейской губернии» (1833) он отмечает, что из всех деревень Красноярского округа заслуживает внимания именно Овсянка: «…Деревня сия заселена зажиточными крестьянами, как редкий пример размножения человеческого рода в обширных сибирских странах…»
О широте души, хлебосольстве овсянцев писал в своих «Воспоминаниях» красноярский художник Дмитрий Иннокентьевич Каратанов: «Было, должно быть, часов восемь вечера, когда сквозь перезвон колокольцев из Овсянки, все более приближаясь, стал доноситься собачий лай. А вот возок отклонился назад. Это начался подъем на деревенский ввоз. Тут нас встретило лаем несколько передовых псов… Путаясь между ног лошадей, они подпрыгивали, пронзительно взвизгивали, беспрерывно лаяли и успокаиваться начали лишь тогда, когда мы остановились у ворот… По случаю ли праздника, именин или чего другого, но в просторной комнате, в которую мы вошли, вокруг стола с расставленною на нем разнообразной снедью сидело около десятка гостей, крестьян… Мне, когда я вошел в комнату, прежде всего бросились в глаза стоявшие на столе деревянные ярко расписанные цветами жбаны, содержимое коих, как оказалось потом, состояло из браги… Светло, тепло, разговоры. Появились пельмени. А через короткое время красный жбан с брагой появился и на нашем столе. Пили и похваливали. Налили мне. Я выпил. Сильно. Вкусно… Была эта брага густая, как сливки, с медовым запахом и притом крепкая. После выпитого у меня сначала щекочуще засвербило в носу, потом зашумело в голове, и перед осовевшими глазами, тронувшись со своих мест, медленно вокруг меня поплыли и столы, и жбаны, и люди».
Начало XX века характеризуется неуклонным улучшением
События революционных лет круто изменили жизнь и этого далекого сибирского села. Прежде всего, произошло резкое размежевание на тех, кто с радостью принял новую власть, и тех, кто пытался ее не замечать.
К числу таких семей, надо полагать, относились Мазовы, Потылицыны, Астафьевы…
Как пишет В. П. Астафьев, дед его, Павел Яковлевич, с детства человек бедовый, в детстве же потерявший глаз (левый), от пыльного, дисциплины требующего мельничного труда увильнул, обучился играть на гармошке, плясать босиком (это считалось особым шиком в Овсянке), рано начал жениться и творить детей, и то ли роковым он был человеком, то ли диким темпераментом обладал и загонял жен до гробовой доски, но только одна за другой его жены мерли, и дело дошло до того, что ни в одном овсянском доме ни одну девку в роковой дом не отдавали…
Когда умерла третья жена Павла Яковлевича и остался полный дом детей с обширным хозяйством, тогда дед, по версии Виктора Петровича, решил женить старшего сына Петра на Лидии Ильиничне Потылицыной (будущей матери Астафьева). «Так вот в содомном, часто пьяном доме моего деда появилась работница из большой, трудовой и крепкой семьи. И хотя домила она работу день и ночь, справиться с таким разгильдяйским домом и хозяйством одна была не в силах…»
Видя это, дед, приодевшись, подался в поисках жены в верховья Енисея, на его притоки. «На волшебно-красивой реке Сисим, в одноименном селе, ныне не существующем — затоплено, — высватал он сироту, вошедшую в лета и уже немалые, Марию Егоровну Осипову… Она была очень красива, бела лицом, нраву несколько скрытного и невероятная чистюля. Ох, сколько горя и мук она приняла за свою жизнь в семейке Астафьевых и за семейку Астафьевых.
Мария Егоровна обихаживала дом, стряпала, варила, стирала, мама моя, почти ровесница свекрови, ломила во дворе, папа мой и дед Павел, свалив дом и хозяйство на двух молодых женщин, гуляли и плясали, хвастались ружьями, собаками и конями. Яков Максимович с мельницы почти не вылезал, видеть он не мог, как живут и правят жизнь в доме его сын и внук».
Еще до появления на свет сына Виктора у Петра Павловича и Лидии Ильиничны поочередно родились две девочки. Но они «не выдержали бурной жизни в мазовском доме и умерли маленькими, и я по сию пору не знаю, скорбеть ли по ним иль радоваться, что Бог их прибрал во младенческом возрасте, однако я всю жизнь ощущал и ощущаю тоску по сестре и на всех женщин, которых любил и люблю, смотрю глазами брата. И они каким-то образом всегда это чувствовали, старались заменить мне сестер, и, видимо, не напрасно первой любовью наградил меня Господь к сестре милосердия, в госпитале». Так пишет В. П. Астафьев в автобиографии.
1 мая 1924 года пришло время появиться на свет нашему герою. А в доме «гульба, дым коромыслом». Лидия Ильинична ушла рожать в баню. Это была одна из первых «белых» бань в деревне, подчеркивает Виктор Петрович. Но читаем дальше его семейную исповедь:
«Утром мама пришла в дом с узелком и показала деду его первого внука. Восторг, рев, звон бокалов, „аблокаты“ вызвались меня крестить и дали мне модное городское имя. Я был первым на всю деревню Виктором. Федек, Петек, Сережек, особенно Колек и Иванов дополна, а Виктор один. Вероятно, роды были тяжелые, попробуй легко родить такого типа, как я. Через несколько дней мама вышла из горницы больная, бледная и, естественно, спросила: окрестили ль парнишку и, если окрестили, кто крестные, где они и как их звать.