Виктор! Виктор! Свободное падение
Шрифт:
— И что?
Плевать, что слезы вот-вот закапают. Она вдруг рассердилась. Крис де Бург мяукает за сотни миль отсюда. А ей придется все разгребать самой.
— Я просто хотела спросить…
Наверное, он заметил, как увлажнились ее глаза.
— Ты про завтра?
Безупречно правильная речь. Он всегда переходит на шлифованный букмол, если нервничает или обсуждает личные проблемы.
— Да.
— Ничего не получится. Твоя мать…
— Знаю. А давай встретимся днем.
— Мы с тобой? У вас с мамой наверняка забот полон… — Он чиркнул спичкой и снова
— Папа, ты и так забыл про мой день рождения.
— Прости, Анита. — Он тут же оборвал сам себя, осознав, как чудовищно это звучит. Голос потеплел и помягчал. — У меня было очень много работы. И ведь ты получила подарок. Помнишь пластинки, которые я привез из Лондона?
— Помню. Я специально звонила поблагодарить. Замечательные. Но это было за два месяца до рождения.
— Я знаю. Это так просто не объяснишь, Анита… Ты ж ведь тоже ко мне не приходишь.
— Последний, раз когда я звонила, ты сказал, что это тебе не удобно.
— Знаешь что… — Он быстро сунул руку в карман и протянул ей пять купюр. В долю секунды она превратилась во взрослого, такого же, как отец, и вспомнила гаденькое слово: откупается.
— Я пришла сюда не за тем…
— Само собой. Но все-таки возьми.
Побороть искушение было очень трудно. Денег хватило бы на книжки, пластинки и осталось бы на сережки. Пока не поздно, она поторопилась отказаться:
— Я не могу их взять.
В его глазах мелькнуло удивление, сменилось гневом.
— О чем разговор, ты можешь, Анита.
— Нет. Я хочу… — Она не смогла выговорить, чего ей хочется. Если б он просто протянул руку — пустую, без денег — и погладил ее. Если б она решилась встать, обойти стол и прижаться щекой к его груди! Она боялась не чужих глаз, в этот раз — нет. Он сам делал все совершенно невозможным. Никогда раньше она не была так далеко от него, такой непоправимо чужой. Когда же она поймет, что мама права, что тут ничем не поможешь? То, что она пришла сказать, было невозможно выговорить. А в том «читательском отклике» все было так просто.
ТЫ БРОСИЛ НАС ПОТОМУ, ЧТО ПОЛЮБИЛ ДРУГУЮ ЖЕНЩИНУ?
— Бери деньги… А завтра поговорим.
— Ты хочешь сказать?
— Я предлагаю отведать пиццу.
— В Рождество кафе очень рано закрываются, папа.
— Ну а как насчет торта и мороженого у Эриксена? Часов в десять.
— Да… Замечательно.
— Заодно получишь пару подарков.
— А у тебя…
— Конечно, я их приготовил. Я люблю тебя, Анита. Просто так трудно… одалживать тебя. Ты же знаешь, я признаю или — или.
— Ужасно… что так вышло, папа.
Тут он не мог полностью согласиться.
— Значит, до завтра. А сейчас допивай.
Это решило дело. Она получила отсрочку, еще один шанс. Она пила газировку, он набивал трубку. Ничего он мне не купил, думала она. Сегодня после работы побежит. А сказал просто, чтобы отвязаться.
А он думал: девчонка не пропадет, она сметливая и красивая. Красивее Кари, матери. Завтра надо постараться объяснить, что сидеть на двух стульях еще никому не удавалось. Она свой выбор сделала, и обратно не сыграешь. Она принадлежит Кари,
Анита так никогда и не поняла, почему он порвал с Кари, что это была вина ее мамочки. Ее вечные выкрутасы, колючий сарказм. Анита пришла показать свою привязанность к нему — это радовало его, но исправить ничего нельзя. Кари яснее-ясного дала понять, что обратно дороги нет. Если он вернется, она своими издевками его в дрожь вгонит. Не говоря о том, что обратно его не тянуло. Мать и дочь жили душа в душу. И пусть себе дальше водят свои бабские хороводы — у него лично другие планы. Даже если бы он попробовал отсудить Аниту, у него не было ни единого шанса. Система такая. В силу традиций ребенка оставят у матери. Кари никогда толком не подпускала его к дочери. Ее вина, что Анита интересовала его все меньше и меньше. И вот теперь сидит на том конца стола девочка — это вполне мог быть совершенно чужой человек. Только вдруг мелькнет что-то, напомнит, что это плоть от плоти его. Они объединились против него, ясное дело. Оттолкнули его. Какого черта теперь не оставить его в покое? Он ведь платит алименты как по часам, так? Ему эти подачки никогда не были в радость. Может, Кари прислала дочь помучить его, напомнить, что Рождество — семейный праздник не для всех? Да нет, слезы в глазах блестят настоящие. Фокус со слезами вообще не понять.
Отец с дочерью простились в унылом вестибюле первого этажа.
— Смотри сразу все не спусти.
— Не буду.
— Впрочем, делай как знаешь. Купи что-нибудь себе, а не…
— Я их отложу. Большое спасибо, папа!
Вдруг она прижалась к нему, щуплое тельце, уже почти женское. Краткий миг, жаркий и волнующий. Она не знал, куда девать руки.
Только когда она скрылась в дверях, он с горечью признался себе, что неспособен раскрывать душу навстречу другим людям. Он медленно подошел к окну и прижался лбом к стеклу. Он увидел, как она спешит по переходу, легконогая и быстрая, сбросившая с плеч неподъемный груз.
Анита Ларсен, четырнадцать лет. Чужая фамилия, такая же, как у его бывшей жены. Потом девочку заслонил раздолбанный грузовик.
Он все стоял. И обернулся только, когда по лестнице зазвучали шаги.
— Привет.
— Привет.
Мортен Мартенс поднялся к себе на третий. Грегерсен посмотрел на него из-за своего письменного стола, довольный, как всегда.
— Уже вернулся?
— Угу.
— Я ж сказал, чтоб не торопился. Не так часто к нам заглядывает Анита.
— Не часто.
— У тебя симпатичная дочка, Мартенс, — встряла секретарша.
— Да, — согласился Мортен Мартенс.
Весь путь до лаборатории кулаки сами собой сжимались и разжимались. Добравшись, радуясь, что все уже позади, он прислонился спиной к стене и попробовал прийти в себя. Больше такого нельзя допустить: следующего раза он не выдержит. Завтра поставим точку.
Прошло немного времени, и он изготовился к решительному броску.
Приятный запах реактивов. Напоминающий о магазинчике на Виктории. Ни разу во время лондонской операции он не чувствовал такого возбуждения, как сейчас.