Виктор Загоскин боится летать
Шрифт:
– Где это ты? – напустив на себя безразличный вид, спросил Виктор.
– Во дворе у нас. Видишь, на заднем плане гаражи, мусорка? – Борис нежно рассматривал свою заветную фотографию. – Что за лестница, не помню. Чья-то. Валялась у гаража. За ветку воздушный шарик зацепился, я и полез. Как сейчас помню, заяц на нём… из “Ну, погоди!”. Отец заметил, успел щёлкнуть из окна.
– А шарик?
Боря улыбается. Приятен ему проявленный Виктором интерес.
– Ветром унесло… Я, само собой, расстроился… Зато снимок какой… Как школу окончил, с этой
Боря подмигнул щекастому мальчишке, азартному охотнику за воздушным шариком, завернул фотографию, опустил в боковой карман.
Такой вот у Борьки талисман. Кусочек детства – его отдельного детства, без брата Витюши, без массовки. Обычно младших Загоскиных фотографировали парой, плечом к плечу на подходящем фоне. “Обнимитесь, улыбнитесь, смотрите сюда”. Очень может быть, что эта фотография – единственная такая, одиночная.
– Ты объясни мне ещё раз, куда теперь-то собрался? – спросил Виктор. – Какой такой Петрозаводск?
Боря вскинул на Виктора быстрый внимательный взгляд, будто сверяя – можно ли ему об этом… Плечами повёл, будто разминаясь.
– Выбирал. Чтобы город более-менее крупный… Всё же я парень городской. Чтоб к Северному морю поближе. Но не слишком холодный.
– Ты сейчас о чём, а? Северное море… Тоже мне, Тур Хейердал…
Не реагируя на насмешку, Борис оживился, заговорил бойчее:
– Буду на Северное море ездить, сёмгу ловить. Вот так. Вить, ты сёмгу видел когда-нибудь?
– Чего?
– Сёмгу, говорю, видел? В супермаркете видел, наверное. Правда, она там мелкая.
– Да что ж это…
– Погоди! Ты в морду ей заглядывал?
Виктор нетерпеливо поморщился:
– Шутишь или…
– Я серьёзно. Ты как-нибудь загляни. Сёмге. В морду. Это…
Виктор не выдержал, вспылил:
– Ты о чём, Борь?! Ты о чём мне…
– Да выслушай хоть ты меня! – Борис крепко, по-бычьи, мотнул головой. – Диана всё – хи-хи, у виска пальцем крутила… и ты туда же…
Убедившись, что Виктор готов дослушать, Борис отхлебнул кофе, поморщился слегка: у, кислятина, – продолжил:
– Так вот, Витюш, красивая рыба – сёмга. Нет, не так сказал. Это очень, очень серьёзная рыба. Смотришь на неё – и внутри ёкает: “А слаббо тебе? С таким-то зверем потягаться?” Хочу ездить на рыбалку за сёмгой, Вить. Из моря её добывать. Своими руками. Понимаешь?
– А то! – с издёвкой поддакнул Виктор.
– Ну перестань. – Борис сел ровнее. – Хочу, одним словом, проверить, не весь ли из меня кремний высыпался – а ведь был, был! – пока я тут гражданам бесценные их органы врачевал. Нужно проверить, Витька… нужно… Выяснить нужно, есть ли во мне – настоящее… Нужно. Пора. Понимаешь – настоящее? Стихиям предстоящее: вот я – вот море. А в море прекрасная сёмга.
Виктор вдруг заметил, что слушает брата, переминая в пальцах незажжённую сигарету. И сердце колотится. Вернул сигарету обратно в пачку, пробубнил:
– М-дааа… Как на тебя неожиданно чужие органы-то подействовали… Может, тебе просто работу
– Эх, Витька… Сейчас ведь разбежимся, каждый в свою сторону, и…
Я понимаю, мой отъезд выглядит странно. Но это ж только со стороны так, поверь. Я давно уже места себе не нахожу. Вяну.
Замолчал. Смотрит настежь распахнутым взглядом. Длит в молчании свою пылкую откровенность, не спешит гасить. И, принимая в себя этот взгляд, Виктор впускает вместе с ним в усталое, изжёванное своё нутро ослепительный опасный мир, завладевший братом: гулкие каменистые берега, и хищные мускулистые волны, и ветра, с мясом рвущие всё, что держится слабо… мир, не виданный им ни разу – разве что в кино…
Так ведь и Боря, насколько помнится – ни разу… Наговорил, расписал витиевато. Но сам же признался: городской он. Обычный асфальтный подданный. Стихиям предстоящее… Что ж, про стихии – это он знаток. Холодно, пока снимает куртку перед тем, как сесть в машину. Мокро – пока бежит в ларёк под дождём без зонта. Ведь даже не рыбак! Даже удочки у него никогда не было. Какая, к бесу, прекрасная сёмга?!
Виктор задумчиво покивал.
С ночи, от самого дома преследует его морская тема. То воспоминание про лагерь – а то вот Борька… Сёмгу он добывать будет… Псих!
К чему это всё, совпадения эти морские? Знак? Подсказка? Скоро обратно лететь…
– Давно хотел, да всё не решался.
– Чего хотел-то? Жизнь себе сломать?
– Не моё тут всё, Вить, понимаешь? Нет, не моё…
– Тогда почему в Италию не поехал?
Борис пожал плечами:
– Не знаю… остановило что-то… может, там пойму…
Виктор вздохнул тяжко. Подзабытая любовь к брату всколыхнулась, тронула сердце ноткой живительной грусти. Даже лётный страх отпустил, отступил.
Смотрит на Борю, сидящего на фоне пустых столов и стульев, – и видит его там, торчащего одиноко, уязвимо посреди валунов замшелых и скрюченных сосенок-эмбрионов. И ведь не остановить его. Ясно – не остановить. Наверняка доберётся. Наверняка наломает дров.
Вырвалась. Выстрелила заряженная катастрофой спираль. Швырнула крепкого с виду мужика на пустыри жизни, засиженные мечтательными неудачниками, тусклыми бессребрениками, неформалами всех мастей: бардами, сектантами, коллекционерами, деревенскими изобретателями, библиофилами, диггерами, престарелыми хиппи, ловцами зелёных человечков, искателями духовного просветления в антисанитарных условиях. Вашего полку прибыло – Борис Загоскин к вам.
Что ж ты, Борька! Тебе ли было дать слабину?!
Мальчишка. Оказалось – мальчишка неразумный.
Борис тем временем что-то говорил. Густо сыпал жестами. Сидел, а выглядел так, будто бежит куда. Будто гонятся за ним, в шею дышат.
– К тому же остохренела система эта тухлая. Деньги в карманы мне пихают. Как чаевые гардеробщику. Надоело. А не будешь брать – ноги протянешь. Никогда тут по-людски не устроится – так и будет всегда. Это мне уже ясно… Да ладно! Проехали!
– А там, ты думаешь…