Вильгельм Завоеватель
Шрифт:
— Ты сможешь удержать его, Роджер?
— Конечно же, милорд. Не беспокойтесь, — с готовностью проговорил тот.
Позже Гилберт де Харкорт набросился на Рауля, не в силах сдержать возмущение:
— Это правда, что герцог предложил этот замок тебе? Мне сказал это Фиц-Осберн.
— Да, правда.
— Идиот! И ты не согласился?
— Конечно же нет, да и Вильгельм не очень этого хотел, — спокойно ответил Рауль. — Что мне делать в приграничной крепости? Это не для меня.
— Нормальный
Рауль рассмеялся и с озорной ноткой в голосе проговорил:
— Если тебя это успокоит, то герцог нашёл мне лучшее применение, чем содержать приграничную заставу.
— Да ты, оказывается, неплохого о себе мнения, господин зазнайка.
Сцепив руки за головой и раскачиваясь на стуле, Рауль лениво проговорил:
— Да. Люди называют меня стражем.
Эти слова были чистейшей правдой, но Гилберта возмущало то, что их сказал сам Рауль. И он стал что-то бормотать себе под нос, что брат его стал ужасной выскочкой.
Монтгомери получил в подарок от герцога новый замок в Майене, назвав его Ла-Рош-Мабилль в честь своей жены, и тотчас же стал отдавать распоряжения по его укреплению. Теперь порой, поглядывая на юг в сторону графства Анжуйского, герцог смеялся:
— Если этот пустозвон снова посмеет ударить мне в спину, Роджер, пошли мне его голову в подарок на Новый год.
Казалось, граф Анжуйский отвоевал своё. Слишком долго о нём ничего не было слышно.
Что касается герцога, то он вернулся в Нормандию и приехал в Руан в тот день, когда колокола всех церквей звонили в честь рождения его дочери Оделизы.
По поводу этого события устраивались праздники. Двор снова увидел выступления бродячих артистов. Вильгельм посвятил Улнофа, сына Годвина, в рыцари за его хорошее поведение и сбросил его с седла во время турнира. Он хотел также посвятить в рыцари Эдгара, но Рауль покачал головой в знак несогласия. Эдгар участвовал в турнире вместе с нормандцами, и глаза его горели в азарте, однако Рауль почему-то был уверен, что юноша не примет рыцарство из рук герцога Нормандии.
Эдгар вышел из поединка победителем, разгорячённый и раскрасневшийся, и удовлетворённо воскликнул:
— Как жаль, что таких состязаний нет у нас в Англии! Я чувствовал под собой прекрасного коня и копьё в руке... Я с удовольствием поучился бы этому виду единоборства и хотел бы, как вы, сражаться на коне.
— А как же вы сражаетесь?— спросил Рауль.
Допив вино, Эдгар вытер платком разгорячённое лицо.
— Только не на лошадях! — проговорил он. — К тому же вместо копья у нас боевой топорик.
Эдгар помолчал, и взгляд его опечалился.
— Боевой топорик — самое хорошее оружие!
— Я в это не верю! — возразил Рауль, провоцируя друга на ответ.
— Я говорю правду! — воскликнул Эдгар. — Я могу отсечь голову
— Жестокое, варварское оружие, — пробормотал Рауль.
— Лучше бы ты помолился о том, чтобы никогда не встретиться с ним, — мрачно заявил Эдгар.
После этих слов обоим показалось, что они как бы отдалились друг от друга. Рауль отвернулся и ничего не сказал в ответ. Тогда Эдгар взял друга под руку, и они пошли по направлению к дворцу.
— Я не знаю, почему ты заставил меня сказать эти слова. Надеюсь, что этого никогда не произойдёт. Мой отец пишет, что король велел Ателингу явиться в Англию. Поэтому может статься, что трон перейдёт в его руки и не моему господину, и не твоему нечего будет спорить.
— Ателинг?
— Ателинг.
— Да, если Эдуард назначит его своим наследником, — с облегчением проговорил Рауль. Он сжал руку сакса.
— А если этого не случится?
— Если это не произойдёт... моё копьё против твоего топорика, — и Рауль замолчал.
— Я знаю, — сказал Эдгар. — Ведь я говорил тебе об этом четыре года назад, когда приехал в Нормандию. Но, может, этого никогда не случится.
— Конечно, нет. Если только Эдуард выберет Ателинга. Неужели прошло четыре года, Эдгар?
— Четыре года, — проговорил Эдгар и грустно улыбнулся. — Я начинаю чувствовать себя здесь как дома, совсем как Улноф и Хакон.
Рауль остановился, будто ему в голову пришла какая-то неожиданная мысль.
— Эдгар, это правда?
Юноша пожал плечами.
— Мне иногда кажется, что я норманн, — проговорил он. — Я сражаюсь вместе с вами на рыцарских турнирах, говорю на вашем языке, живу с вами, завожу среди вас друзей, переживаю за вас, когда вы уезжаете на поля сражений, а я не могу воевать вместе с вами, радуюсь вашим победам.
— Я не думал, что ты всё это чувствуешь, — прервал его Рауль. — Я думал... Эдгар, герцог хотел посвятить тебя в рыцари, но я сказал, что ты не захочешь этого. Хочешь, я ещё поговорю с ним?
— Спасибо герцогу. Но я никогда не приму рыцарства из его рук. Я человек Гарольда.
Чтобы загладить свой грубый ответ, Эдгар проговорил:
— Я не сделаю этого не потому, что я не люблю герцога. Ты же знаешь, я совсем не это имел в виду.
— Я знаю! — ответил Рауль. — Думаешь, я не сказал то же самое? Но ты не испытываешь ненависти к Вильгельму, не правда ли?
Сначала Раулю показалось, что Эдгар не хочет отвечать, но через несколько минут он проговорил:
— Нет, это совсем другое чувство. Я не испытываю к нему любви. Я не могу сдержать своё возмущение перед ним. Да, наверное, никто не может. Но что значит для него любовь? Он может требовать преданности, может заставлять подчиняться себе, но любовь — нет. Он ищет не этого.