Вильгельм Завоеватель
Шрифт:
Договоренность в Сен-Клере едва ли была закреплена надлежащим образом составленным документом; скорее всего, это было простое устное соглашение с весьма расплывчатыми условиями, последствия которого проявились только по прошествии времени. Современники усматривали в нем всего лишь эпизод борьбы, которую вот уже двадцать с лишним лет вели короли Каролингской династии с семейством герцогов Французских. Действительно, Карл Простоватый уступил норманну территорию архиепископства Руанского, между реками Брель, Эпт, Эр, Авр и Див, по праву принадлежавшую его строптивому вассалу. Что же касается юридического аспекта этой территориальной уступки, то нам ничего не известно об этом: едва ли Роллон принес вассальную присягу Карлу Простоватому. Уже спустя несколько лет это соглашение было оспорено, и возникшая неясность породила серию конфликтов. На Бессен, Йемуа, Авранш и Котантен не распространялись условия первоначального договора.
Хронисты X века, дабы подчеркнуть контраст современного им положения дел со славным прошлым Каролингов и более ранним периодом истории Нормандии, любили изображать запустение территорий, на которых обосновались Роллон и его сотоварищи, рисуя картину совершенно черными красками. Между тем, даже если вся политическая и экономическая жизнь Нормандии действительно была дезорганизована, существует
В 924 году новая королевская уступка принесла Роллону диоцез Байё вместе с Йемуа, а возможно, и Мэн, который, правда, вскоре ускользнул из рук норманна. Наконец, в 933 году король Рауль в обмен на вассальную присягу пожаловал Вильгельму Длинному Мечу, преемнику Роллона, диоцезы Авранш и Кутанс, где обосновалась другая колония викингов, не имевшая ничего общего с руанской колонией. Вплоть до 1000 года не прекращался приток в Нормандию иммигрантов, позволявший им поддерживать контакты как со Скандинавией, так и с датчанами, обосновавшимися в Англии.
К середине X века в регионе сложились два главных центра норманнского заселения: один в области Ко и регионе между Сеной и Рилем, а другой — в Бессене и Котантене, где сеньоры сохраняли фактическую независимость от герцогской власти. Между этими группами, вероятно, существовали этнические различия: на востоке преобладали выходцы из Норвегии, а на западе — датчане. Тогда как на востоке, вокруг Руана и Фекана, где обычно пребывали герцоги, процесс культурной ассимиляции протекал быстрее, на западе поселенцы дольше сохраняли прочные связи с северной цивилизацией и враждебно смотрели на герцогов, которые, претендуя на господство над всеми норманнами, сами покорились епископам и усвоили французские нравы. Действительно, романизация герцогской династии началась уже в первом поколении. Хотя сам Роллон, формально принявший крещение в 912 году, вплоть до своей смерти в 930 году сохранял верность скандинавским богам, он распорядился крестить своего сына Вильгельма и передал его на воспитание некоему воину Бото, известному как своей отвагой, так и благочестием. Молодой человек, вероятно, даже выучился читать. Наследуя отцу, поставившему его во главе своего народа, он вместе с тем стал и членом семьи христианских государей, будучи супругом Хильдегарды, дочери графа Вермандуа, и свояком графа Пуатье. И все-таки долго еще в Нормандии не забывали скандинавского Тора: хотя христианизация герцогства в основном завершилась к 1000 году, однако еще в начале правления Вильгельма Завоевателя на боевой клич воинов молодого герцога Dieus a"ie!(«Да поможет нам Бог!») порой отзывалось эхо Thor a"ie!(«Да поможет нам Тор!»).
Несмотря на различия происхождения, потомки викингов, обосновавшиеся на территории Нормандии, в конце X века уже представляли собой единую социальную группу, представители которой сознавали свое единство. Именно тогда герцог Ричард I пригласил из Сен-Кантена ученого клирика Дудона и поручил ему написать историю своего рода. Труд, над которым Дудон работал в течение двадцати лет, является наиболее древним в посткаролингский период образцом хроники, посвященной правящей династии. Хронисты вплоть до XII века свидетельствуют об упорной вражде между нормандцами и «французами». Последние, как сообщает Вас, наделяли тех такими обидными прозвищами, как bigots(суеверы) и draschiers(пожиратели помоев). От соседей нормандцы отличались многими обычаями; так, свои прямоугольные поля они ограждали насыпью, поверх которой сажали деревья. Их правители практиковали традиционную полигамию, которую духовенство объясняло, с грехом пополам проводя различие между законной супругой и сожительницами more danico, «по датскому обычаю». Однако с их скандинавскими собратьями нормандцев теперь уже разделяли язык и нерасторжимо связанный с ним менталитет. Так, если в течение всего X века знание, по крайней мере пассивное, старого германского наречия, норманнского диалекта, еще поддерживалось во многих родах, то в первой четверти XI века, похоже, испарились даже воспоминания о нем. Если около 940 года Вильгельм Длинный Меч отправил своего сына Ричарда в Байё, дабы тот подучился у одного из вассалов норманнскому диалекту, поскольку владение им тогда еще считалось необходимым для управления страной, то спустя восемьдесят лет единственным языком, на котором говорили в Нормандии, был романский диалект, родственный наречиям Иль-де-Франса и Пикардии.
Энергичный, практичный, проворный, серьезный, но не способный побороть такие свои негативные качества, как необузданность, подозрительность, жадность, обжорство, нормандец в те времена уважал права личности, но чурался дисциплины. Его отвага способна была внушить страх, но при этом бароны умудрялись, несмотря на свою чрезвычайную грубость, прочно привязывать к себе вассалов и крестьян. Непоседливость зачастую мешала нормандцу проявить свои лучшие свойства. При этом бережно хранились семейные традиции. Нормандцы были весьма плодовиты и, если судить по стремительности их экспансии, детская смертность у них держалась на сравнительно низком уровне — это был крепкий и здоровый народ. Хронист из числа нормандцев, отправившихся искать счастья в Италии, рассказывает о Роберте Гвискаре и его товарищах, что «никогда не совершали они акт плотской любви прежде, чем, став на колени, попросят у Бога дать им детей по их сердцу» — фраза, наглядно характеризующая менталитет этих христианизированных викингов, выросших в бедных и многодетных семьях Котантена или Ожа, у которых патриархальные чувства и легкий налет религиозности сочетались с древним инстинктом воинов. Гоффредо Малатерра, познакомившийся с ними в Италии, описывает их как «умный и мстительный народ, не способный устоять перед соблазном добычи, стремящийся к стяжанию и властвованию, но вместе с тем к подражательству и мотовству. Вожди нормандцев любят выказать великодушие, зная, что тем самым приумножат свою славу. Падкий на лесть, этот народ обнаруживает такую склонность к слову, что даже их дети говорят словно искушенные риторы. Упрямый до крайности, он тем не менее подчиняется судебному приговору. Стойко перенося, когда надо, холод, голод и всякую нужду, он страстно предается охоте и верховой езде, любит оружие и украшения». Сноровка и изобретательность нормандцев помогали им легко приспосабливаться. Около 1000 года мало было в Нормандии семей, представители которых не отправились бы отважными наемниками, а то и предводителями отрядов искать счастья в дальних
Усвоение норманнами французских обычаев происходило, таким образом, на специфическом духовном и социальном фоне, характерные особенности которого будут сохраняться вплоть до современной эпохи. Этот феномен раньше всего проявился в сфере политики благодаря энергии и практической сноровке первых герцогов. Результатом явился оригинальный синтез в рамках феодального строя. Вероятно, страна, уступленная Роллону, еще сохраняла остатки разрушенной каролингской административной системы, такие как должности графа и епископа или практика оммажа. Скандинавские поселенцы, закрепившиеся в низовьях Сены, старались устроить свою жизнь по местному образцу, проявляя восприимчивость и гибкость, которыми отличались все скандинавы, создававшие поселения вдали от своей родины в бурную эпоху норманнской экспансии. Они даже сумели извлечь выгоду из собственного положения неопытных подражателей: избегнув долгой и трудной эволюции, которую переживал Запад с V по X век, их предводители восприняли феодальную систему в готовом виде. Что же касается массы рядовых норманнов, то эти крестьяне-воины, прибывшие из Ютландии или области Ско-не, не забывшие своей исконной свободы и равенства, никогда полностью не склонились перед сеньориальным режимом, поэтому в Нормандии так и не утвердился серваж, крепостное состояние. Не было там и четкого различия между фьефом и цензивой, да и оммаж не служил критерием высокого социального положения: случалось, что держатель земли, принеся вассальную присягу, оказывался в положении крестьянина, обязанного платить оброк и даже исполнять барщину, зато его военная служба была не столь обременительна, как у вассалов в других областях Франции, и ему не приходилось заводить полную рыцарскую экипировку. Нормандский крестьянин, более свободный, чем его собратья в других регионах, рассматривал своего сеньора скорее как военного предводителя, нежели земельного собственника.
Соглашение 911 года, очевидно, предусматривало коллективное дарение Роллону и его компаньонам земель, владельцы которых в большинстве своем погибли в ходе предыдущих войн. Роллон, забрав себе львиную долю, поделил остальное среди своих людей по жребию, что сделало характер взаимоотношений между ним как военным предводителем и подчиненными довольно неясным. Однако подобный способ распределения земель и пожалования, осуществлявшиеся ближайшими его преемниками, отнюдь не ущемляли интересов правителя. Герцог уступал энергичным людям, одновременно жалуя им титул графа, города и замки только в пограничных областях. Хотя это были сравнительно небольшие по своим размерам владения, трудно было избежать центробежных тенденций, ради обуздания которых первые герцоги предпочитали совершать такие пожалования многочисленным членам собственного семейства, в котором по скандинавской традиции равными правами пользовались как рожденные в освященном церковью браке, так и бастарды.
Процесс феодализации, начавшийся в середине X века, в основном завершился ко времени рождения Вильгельма Завоевателя. Тем не менее полностью не изгладились воспоминания о дофеодальном, скандинавском или франкском по своему происхождению праве, элементы которого будут сохраняться в нормандском обычном праве еще в течение столетий. Несомненно, традицией викингов объясняется та исключительная жестокость, с которой карались преступления, сопряженные с посягательством на неприкосновенность жилища. Похоже, что нормандское уголовное право, отличавшееся крайней суровостью, в X—XI веках служило весьма эффективным средством против худших проявлений анархии. В области вассальных отношений оно, сочетая в себе древнегерманские обычаи с мерами, получившими распространение в ходе бурных событий X века, предусматривало суровые санкции за нарушение клятвы верности. Неповиновение сеньору влекло за собой изгнание и тем самым потерю имущества. Когда сеньор подвергал изгнанию за пределы сеньории непокорного подданного, все обитатели домена в обязательном порядке должны были содействовать приведению приговора в исполнение: каждый, кто заставал осужденного на запретной территории, обязан был схватить его или, если не мог этого сделать, криком оповестить окружающих. Только представьте себе драму несчастного, на которого устроили облаву, словно на хищного зверя. Даже если он искал убежища в церкви, его заставляли поклясться на Евангелии, что он незамедлительно покинет территорию герцогства. Мятежников и перебежчиков карали смертной казнью или причинением увечий. Сеньора, убившего своего вассала, приговаривали к смерти, а вассал за убийство своего сеньора подвергался позорной казни через повешение.
Хронисты X века превозносили царивший в Нормандии мир. Действительно, хотя их критерии сильно отличаются от наших, следует признать, что, по крайней мере, первые нормандские герцоги сумели на подвластной им территории заставить уважать законы и обычаи, хотя бы минимально гарантировавшие общественный порядок. Однако не меньше, чем энергичность этих герцогов, удачей для Нормандии явилось долгое правление двоих из них: от прихода к власти Ричарда I, позднее прозванного Старым (942—996), до смерти его сына Ричарда II Доброго (996—1026). Их неутомимая деятельность на протяжении восьмидесяти с лишним лет обеспечила герцогству ощутимо более быстрое развитие, чем других регионов Франции. К этому словно бы подталкивало само геополитическое положение Нормандии, зажатой между владениями герцога Французского (которые с 987 года стали доменом короля из новой династии Капетингов), богатой Фландрией и неспокойной Бретанью. На западе, по ту сторону спорных территорий, на которых беспрестанно свирепствовала партизанская война, графы Доля и Ренна противились продвижению герцога Нормандского в направлении Авранша. Они правили кельтским по происхождению народом, отличавшимся необычайной свирепостью, в свое время осмелившимся даже оказать сопротивление викингам; этот народ, как представлялось соседям, относившимся к нему со смешанным чувством страха, ненависти и высокомерия, презирал все прочие занятия, кроме войны и скотоводства, бережно хранил наследие своей кельтской культуры и говорил на непостижимом для других языке. Под натиском обстоятельств отдельные бретонские феодалы присягали на верность герцогу Нормандскому, но более прочные связи устанавливались посредством матримониальных союзов. В 931 году Вильгельм Длинный Меч, одержав победу над бретонскими отрядами, женился «по датскому обычаю», уступив настоятельным просьбам соратников, на пленнице по имени Спрота, которая стала матерью Ричарда I. Сын последнего Ричард II уже законным образом женился на Юдит, дочери графа Ренна, а его дочь вышла замуж за некоего знатного бретонца. Не обходилось, правда, и без рецидивов недоверия: в 950 году Ричард I распорядился построить земляной вал протяженностью почти в полтора километра, дабы отгородиться от жителей Фужера — обитателей тех краев, откуда была родом его мать.