Вилла на холме
Шрифт:
Метрдотель бегло говорил на полдюжине языков, но не понимал ни одного из них. Он решил, что княгиня с радостью приняла его предложение, и направился к скрипачу. Тот поднялся со стула и вышел на сцену. Это был стройный темноволосый молодой человек с огромными голодными глазами и застывшим на лице меланхолическим выражением. Свой гротескный костюм, болтавшийся на его худой фигуре, словно на вешалке, он ухитрялся носить как некое романтическое одеяние. Бесстрастное лицо его было худым и заострившимся.
Он
— Бедный мой Джованни, ваш скрипач ужасен, — сказала метрдотелю княгиня.
На сей раз он понял.
— М-да, он слабоват. Весьма сожалею, княгиня, я не знал. Завтра должен прийти наш певец.
Оркестрик заиграл очередную мелодию, и под ее аккомпанемент Роули, повернувшись к Мэри, произнес:
— Вы сегодня прекрасно выглядите.
— Спасибо.
Глаза его блеснули.
— Сказать, что мне в вас особенно нравится? Когда вам говорят, что вы красивы, вы в отличие от прочих женщин не делаете вид, что не сознаете этого. Наоборот, вы воспринимаете это как должное, словно вам сказали, что у вас на руках по пять пальцев.
— До замужества красота была моим единственным капиталом. Когда умер отец, мы с мамой вдвоем жили на ее пенсию. После окончания актерской студии я получала роли лишь благодаря своей внешности.
— Не могу отделаться от мысли, что в кино вы сделали бы прекрасную карьеру.
Она засмеялась.
— К сожалению, таланта у меня нет совершенно, одна лишь миловидность. Быть может, со временем я могла бы научиться играть, но вместо этого вышла замуж и оставила сцену.
Лицо ее слегка затуманилось — она заглянула в прошлое, что вовсе не доставило ей удовольствия. Роули тем временем любовался ее классическим профилем. Действительно, она была самой настоящей красавицей. И дело было не только в правильных чертах лица — особую прелесть придавал ей колорит.
— Знаете, вы вся — коричневая и золотая, — сказал ей Роули.
Волосы ее были цвета золота высокой пробы, глаза — карими, кожа — бледно-золотистой. Это был особый, присущим только ей колорит; он не давал ее лицу выглядеть безжизненным, что иначе непременно произошло бы, и придавал ему теплоту и одухотворенность. В результате оно казалось очаровательным.
— По-моему, вы самая красивая из женщин, которых я когда-либо встречал.
— Скольким из них вы уже это говорили?
— Довольно многим. Но это не мешает моим словам быть правдивыми.
Мэри рассмеялась.
— Может быть, и не мешает. Но не избрать ли нам другую тему разговора?
— Зачем? Я всегда считал эту тему необычайно интересной.
— Люди говорили мне, что я красива, с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать, так что это давно уже меня не вдохновляет. Конечно,
— Очень уж у вас тонкая натура.
— Вот наконец комплимент, по-настоящему для меня лестный.
— Вовсе не собирался вам льстить.
— В самом деле? Однако же в этих словах прозвучало кое-что очень знакомое. Простодушной женщине дари шляпку, красивой — книжку. Так, кажется, говорят?
Роули ничуть не смутился.
— Согласитесь, вы сегодня чересчур язвительны.
— Извините, если я вас задела. Мне хотелось лишь, чтобы вы поняли раз и навсегда: зря вы стараетесь.
— Разве вы не знаете, что я отчаянно вас люблю?
— Боюсь, «отчаянно» — не то слово. В последние несколько недель, вы вполне ясно дали мне понять, что с удовольствием бы со мною поразвлекались. Красивая и неприкаянная вдова — это в вашем вкусе. Да еще действие происходит во Флоренции.
— Так ли уж я виноват? Наверное, это естественно, что весною молодого человека обуревают мысли о любви.
Сказал он это так обезоруживающе откровенно, что Мэри невольно улыбнулась.
— Я вас и не виню. Только в отношении меня вы ошибаетесь и лишь понапрасну тратите на меня свое время.
— Ну, это пока еще вопрос спорный, правда ведь? К тому же времени у меня хватает.
— С шестнадцати лет мужчины донимали меня признаниями. Старые и молодые, красавцы и уроды — все они, похоже, думают, что я живу на свете только лишь для того, чтобы удовлетворять их вожделения.
— Вы кого-нибудь любили?
— Однажды любила.
— Кого?
— Мужа. Поэтому я за него и вышла.
На мгновение воцарилась тишина. Но вот княгиня что-то сказала, и разговор за столом снова стал общим.
Глава 3
Обед затянулся допоздна. Вскоре после одиннадцати княгиня попросила принести счет. Когда стало ясно, что гости ее уходят, к ним подошел скрипач с тарелкой в руке. Там лежало уже несколько монет и мелких банкнот, которые положили сидевшие за другими столиками посетители. Очевидно, скрипач потом должен был поделиться выручкой с оркестрантами.
Мэри открыла сумочку.
— Не беспокойтесь, — сказал Роули. — Я сам.
Достав из кармана банкноту в десять лир, он положил ее на тарелку.
— Я тоже хочу что-нибудь ему дать, — заявила Мэри и положила поверх других купюр банкноту в сто лир. Удивленный скрипач испытующе взглянул на Мэри, поклонился и отошел.
— Зачем вы это сделали? — воскликнул Роули. — Нелепый поступок!
— Он играл так плохо, и у него такой несчастный вид!