Вилла в Италии
Шрифт:
Уайлд не слышал ничего из заключений суда, внимая вместо этого сидевшему позади британскому офицеру, который негромко разговаривал с каким-то американцем. Британец говорил, что это божеское благословение и Люциусу следовало бы дать медаль. Что убитый был чудовищем и, слава Богу, Люциус это сделал, избавив всех от массы неприятностей.
— А как насчет тех людей, чьи жизни вы спасли? — напомнила Делия. — Как насчет тех скорбящих родственников, которые появились бы, если бы тот сумасшедший поджег дом?
— Как я могу знать, что
— Вы сказали, что дом был забаррикадирован.
— Так оно выглядело. Так сказал сержант. Но как я могу быть уверен?
Они снова помолчали, потом Воэн предложила:
— Пока мы здесь сидим, солнце вышло из-за туч. Идемте плавать.
В чистой, прозрачной воде Делия с наслаждением улеглась на спину. Люциус наблюдал, как она неподвижно лежит, закрыв глаза.
— Как вы это делаете? Я неплохо держусь на воде, но не так, будто лежу на воздушной подушке, как вы.
— Сноровка, только и всего. — Воэн быстро перевернулась по-дельфиньи и вынырнула возле американца. — Как вам удается быть таким… беззаботным, оптимистичным, когда все это на протяжении лет вновь и вновь прокручивается у вас в голове? Меня это точно довело бы до полной депрессии.
— Сноровка. Бог создал меня беззаботным, как вы выразились. Мне нравится, как у вас это прозвучало. Так совершенно по-английски.
— И вы никогда не проронили ни слова об этом? Вашим родственникам? Друзьям?
— Ни слова.
— До сегодняшнего дня.
— До сегодняшнего дня.
Делия нырнула на дно и выплыла с розовой раковиной в руке.
— Настоящая загадка, — заключил Уайлд, удерживаясь в воде в вертикальном положении и энергично работая ногами, — каким образом Беатриче Маласпина наткнулась на эти фотографии. Снимок на озере Авеоно — военное фото. И точно так же — то, где я у дверей военно-полевого суда. Их нельзя было добыть ни через какое агентство газетных вырезок.
— Всякий раз, как мы что-то о ней узнаем, она предстает все более и более необыкновенным человеком. Хотела бы я быть с ней знакомой. Жаль, что раньше не довелось ее знать. Лучше бы Маласпина пригласила нас сюда еще при жизни.
3
Джессика сразу же заметила в Люциусе перемену.
Никто не захотел снова пойти в башню после ленча.
— Если даже кодицилл находится на одном из следующих этажей, он никуда не денется, — заметил Уайлд. — Время терпит.
Писательница ушла на пляж с книгой; мужчины решили помочь Пьетро с запоздалой обрезкой деревьев в саду.
Делия нашла подругу за чтением в тени аркады и, сев на мраморную скамью, рассказала подробности визита в башню.
— Радуйся, что не пошла. Не могу
— Могу представить; наверняка фотография со свадьбы Фелисити повергла тебя в шок. А что остальные?
— Марджори была заснята выходящей из ворот больницы Святого Георгия, с выражением королевского трагизма на лице. Не могу сказать, что Джорджа засняли в тяжелый момент, потому что на фотографии он с группой очень жизнерадостных людей. Но наш товарищ все равно расстроился. — Делия помолчала. — А вот про фотографию Люциуса я в курсе. Уайлд рассказал мне об этом, когда мы вышли, уж не спрашивай почему.
— А что на этой фотографии?
— Он сам перед входом в военно-полевой суд. — И, заметив испуганное лицо Джессики, поспешила пояснить: — Да нет, он был оправдан, все честь по чести. Только на войне с ним произошло нечто такое, что до сих пор его мучит. Фотография воскресила в нем эти воспоминания, и по какой-то причине он почувствовал потребность с кем-то ими поделиться. Жаль, что ему подвернулась я, а не ты. Ты проявила бы больше понимания и сочувствия.
— Думаешь, Люциус из тех мужчин, которым все равно, перед кем изливать душу? — спросила Мелдон, тщательно подбирая слова.
— Надеюсь, что нет. Но ты вызываешь у людей доверие: ты гораздо лучше умеешь слушать, чем я. Ты добрее. Впрочем, он не плакал и не просил сочувствия: просто так случилось, что Уайлд никогда ни с кем не говорил об этом и почему-то сейчас испытал такую потребность.
— Странно, — задумчиво проговорила Джессика. — Казалось бы, после такой исповеди человек должен стать веселее и беззаботнее. А получилось наоборот.
— До войны он хотел стать художником. Его родители были не в восторге от этой идеи, что послужило одной из причин, почему Люциус пошел в армию. Я думаю, разговор о том происшествии заставил его вспомнить о своих несбывшихся мечтах.
— Но после войны он уж точно мог поступить, как считал нужным, не так ли? Уехал из дому мальчишкой, а вернулся мужчиной.
Верно, подумала Делия, но уезжал он свободный духом, а вернулся с ужасным камнем на сердце, обремененный чувством, что должен искупить вину за происшедшее.
— Родительскому давлению порой трудно противостоять.
— Ты же сумела устоять против давления отца. Тот тоже хотел, чтобы ты влилась в семейный бизнес по возвращении из университета. Но ты настояла на своем и пошла на оперную сцену.
— Да, это так, — подтвердила Воэн, думая о тяжелых битвах, которые пришлось выдержать, о борьбе за то, чтобы получить образование, которое ей было нужно, против твердокаменного сопротивления отца. О том, как пришлось сменить фамилию — официально, а не только для сцены. «Чтобы тебе не пришлось чувствовать, будто я запятнала семейное имя», — заявила она отцу, радуясь, что видит боль и обиду в его глазах при этом жесте независимости.
Джессика все еще размышляла о Люциусе: