Виллет
Шрифт:
— Меня-то он даже очень обеспокоит, — не унимался мистер Хоум. — Он мне не нужен, Полли, слишком уж он высокий, он мне будет мешать. Скажи ему, чтобы уходил.
— Вы привыкнете к нему, папа. Он мне самой поначалу казался чересчур высоким — как башня. А теперь мне уже кажется, что только таким и надо быть.
— Я вообще никого не хочу, Полли. Мне вообще не нужно никакого зятя. Да будь он и лучшим человеком на всей земле, и то я не стал бы его приглашать на такую роль. Отсылай-ка его, дочка, прочь.
— Но он так давно знает вас, папа, и он вам так подходит!
— Мне! Подходит! О Господи! То-то он пытался насаждать здесь свои собственные суждения и вкусы. Он недаром ко мне подольщался! По-моему, Полли, нам пора пожелать ему всего доброго.
— Только до
— Нет. И не подумаю. Он мне не друг. И не старайтесь меня уломать!
— Да нет же, он друг ваш. Дайте-ка руку, Грэм. Папа, протяните вашу. А теперь — пожмите ему руку. Да нет, папа, не так! Ну, не упрямьтесь, папа. Но я просила вас ее пожать, а не стукнуть по ней… Ой, нет, папа, вы же ее раздавите, ему же больно!
Грэму, верно, и в самом деле стало больно, потому что брильянты, усыпавшие массивный перстень мосье де Бассомпьера, впились ему в пальцы острыми гранями и поранили до крови. Однако Джон только рассмеялся.
— Пойдемте ко мне в кабинет, — наконец сказал мистер Хоум доктору.
И они ушли. Разговор был недолгим, но, очевидно, решительным. Жениха подвергли допросу с пристрастием. Как бы ни были порою коварны речи и взоры Грэма, за ними крылась честная натура. Как я потом узнала, он отвечал умно и искренне. Он справился со всеми препятствиями, дела его поправились — он доказал, что может быть супругом.
Снова жених и отец появились в библиотеке. Мосье де Бассомпьер прикрыл дверь и указал на свою дочь.
— Бери ее, — сказал он. — Бери ее, Джон Бреттон, и пусть Господь с тобой обращается так же, как ты будешь обращаться с нею.
Вскоре после этого, недели через две, кажется, я встретила всех троих — графа де Бассомпьера, его дочь и доктора Грэма Бреттона, — они сидели на скамейке под тенью раскидистого вяза недалеко от дворца в Vois l’Etang. Они пришли туда насладиться летним вечером. За великолепными воротами их ждала карета, вокруг зеленела трава, вдали высился дворец, белый, как Пентеликон, [312] над ним сияла вечерняя звезда. От кустов поднимался ароматный дух свежести, все замерло, никого, кроме них, не было вокруг.
312
Пентеликон — горы близ Афин (современное название Мендели), славившиеся мрамором (так называемый пентелийский мрамор), из которого изготовляли статуи. — Прим. ред.
Полина сидела между двумя мужчинами. Они беседовали, а она что-то проворно делала руками, мне даже показалось, что она плетет венок, но нет. Ножницы блестели у нее на коленях, и с помощью этих ножниц она похитила по пряди волос с двух дорогих голов и теперь сплетала седой локон с золотистым. Сплетя косицу, она, за неимением шелковой нитки, заменила ее собственными волосами, закрепила косицу, а потом положила ее в медальон и спрятала у себя на груди.
— Ну вот, — сказала она, — теперь у меня есть амулет, и он сохранит вашу дружбу. Пока я его ношу, вы не можете рассориться.
В самом деле, ее амулет отгонял злых духов. Полли стала связью между этими двумя, источником их согласия. Оба дали ей счастье, и она постаралась им за это отплатить.
«Бывает ли на земле такое счастье?» — спрашивала я себя, глядя на отца, дочь и ее будущего мужа — любящих, блаженных.
Да, бывает. И это не романтические бредни, не сладкий вымысел сочинителя. Иную жизнь — в те или иные дни и годы — вдруг озарит предчувствие небесной благодати, и, если добрый человек ощутит это совершенное счастье (к плохому оно никогда не придет), оно навсегда останется в его сердце. Какие бы потом ни свалились на него испытания, каким бы ни подвергся он напастям, болезням и бедам, как бы ни омрачали его смертные тени, сквозь них сияет былая радость, пронизывает самые черные тучи, смягчает самую горькую скорбь.
Скажу больше. Я верю: есть люди, которые так рождены и взращены,
Но не буду более томить читателя и поведаю радостную правду. Грэм Бреттон и Полина де Бассомпьер поженились, и доктор Бреттон стал одним из таких свидетелей. Время не омрачило его, недостатки его стерлись, расцвели достоинства, ум его отточился, открылись глубины души, осадок отстоялся, и еще ярче заблистало драгоценное вино. Столь же прекрасна была судьба нежной его жены. Она всегда пользовалась горячей любовью мужа и стала краеугольным камнем в прочном здании его счастья.
Мирно текли их дни, но благополучие не очерствило их сердец, они помогали другим великодушно и разумно. Конечно, и они знали огорчения, разочарования и тяготы, но умели их одолевать. Не раз приходилось им смотреть в лицо той, которая так пугает смертного, пока он дышит.
Да, они заплатили свою дань курносой. Достигнув полноты лет, ушел от них мосье де Бассомпьер. Дожив до старости, покинула их и Луиза Бреттон. Однажды раздался под их кровом и плач Рахили по детям. Но другие дети, здоровые и цветущие, восполнили утрату. Доктор Бреттон вновь узнавал себя в сыне, унаследовавшем его нрав и наружность; были у него и крепкие красивые дочери, тоже в него. Детей он воспитывал бережно, но строго, и они выросли достойными родителей.
Словом, я не преувеличиваю, когда утверждаю, что на Грэма и Полину пало высшее благоволение и, подобно любимому сыну Иакова, Господь благословил их «благословениями небесными свыше, благословениями бездны, лежащей долу». Так это было, и Бог видел, что это «хорошо весьма».
Глава XXXVIII
Туча
Но не для всех так бывает. Что ж! Да будет воля его, которая, впрочем, и осуществляется всегда независимо от того, склоняемся ли мы перед нею в смиренной покорности. Сами законы творения ей способствуют; силы, видимые и невидимые, заняты ее исполнением. Знак будущей жизни нам дается. Кровью и огнем, когда надобно, начертан бывает этот знак. В крови и огне мы его постигаем. Кровью и огнем окрашивается наш опыт. Страдалец, не лишайся чувств от ужаса при виде огня и крови! Усталый путник, препояши свои чресла; гляди вверх, ступай вперед. Паломники и скорбящие, идите рядом и дружно. Темным пролегает для многих путь посреди житейской пустыни; да будет поступь наша тверда, да будет наш крест нашим знаменем. Посох наш — обетования того, чье «слово право и дела верны», упованье наше — промысл того, кто «благоволением, как щитом, венчает нас», обитель наша — на лоне того, чья «милость до небес и истина до облаков»; и высшая наша награда — царствие небесное, вечное и бесконечное. Претерпим же все, что нам отпущено; снесем все тяготы, как честные солдаты; пройдем до конца наш путь, и да не иссякает в нас вера, ибо нам уготована участь более славная, нежели участь победителей: «Но не ты ли издревле Господь Бог мой, Святый мой? Мы не умрем».
В четверг утром мы все собрались в классе, ожидая урока литературы. Час пробил — мы ждали учителя.
Ученицы старшего класса сидели совсем тихо; написанные набело сочинения, приготовленные к уроку, аккуратно перевязанные ленточками, ждали, когда же их соберет быстрая рука профессора. Стоял июль, утро было ясное, стеклянную дверь приотворили, и в нее врывался свежий ветерок, а увивавший ее плющ колыхался, заглядывал в комнату и словно нашептывал новости.
Мосье Эмануэль не отличался точностью; ничего не было странного в том, что он запаздывает, но каково же было наше удивление, когда дверь распахнулась и вместо стремительного мосье Поля на пороге показалась степенная мадам Бек.