Винляндия
Шрифт:
В самолёте пассажиры толпились вокруг столиков с обрезиненными трюмными крышками вместо столешниц, пластмассовых тики и кустарника, сжимая негабаритные напитки с бумажными парасольками, Зойд пытался не сбавлять попурри энергичных песенок. Никто не понимал, что происходит. Вспыхнули споры. В иллюминаторы левого борта наблюдались полированные швы, раскалённые двигатели другого. Последний свет солнца полосами лежал на горизонте, и некоторые стёкла уже индевели, не покойно, как мороз затягивает кухонные окна на Земле, но напряжёнными стычками реактивных геометрий.
Когда люк наконец выдохнул и открылся, нарушители вступили в летающий ночной клуб с изяществом элитного подразделения, автоматы наизготовку, лица смутны за ударостойкими щитами, сугубо деловые. Всем приказали занять свои места. По
— Это для нашей же пользы. Им нужны не все мы, а только некоторые. Когда дойдут до номера вашего места, просьба не сопротивляться, и постарайтесь не верить никаким слухам. И пока мы всех остальных не доставим до места, указанного в ваших билетах, все напитки — за счёт «Фонда Непредвиденных Обстоятельств Авиалиний Кахуна»! — что вызвало громкие аплодисменты, однако, в затянувшихся исковых разбирательствах в связи с этим инцидентом, окажется отсылкой к фиктивной организации.
Гретхен завернула к синтезатору чуть отдышаться.
— Это весело, — сказал Зойд. — Я впервые слышу кэпов голос. Если он умеет петь «Пузырёчки», я остался без работы.
— Все нервничают и пьют. Вот же облом. «Авиалинии Кахуна» опять облажались.
— А у крупных компаний не бывает?
— Было какое-то отраслевое соглашение? Стоило бы больше, чем «Кахуна» была готова потратить. Все они пользуются словом «страховка».
Ночь пала, как конец фильма. Спиртное лилось обильными потоками, и вскоре уже стало настоятельно переключиться на запасной бак недорогой водки, размещавшийся в крыле. Некоторые пассажиры лишились сознания, кое-кто остекленел, остальные скинули обувь и веселились, невзирая на мрачных штурмовиков за щитами, что медленно, методично среди них работали. Когда Зойд плавно перетёк в основную музыкальную тему из «Годзиллы, царя чудовищ» (1956), его отвлёк голос откуда-то из-за спины и чуть пониже.
— Ну и дела, братан! Ничё, если я — поучаствую? — Зойд увидел светловолосую личность со стрижкой хиппи, в цветастых клешах и тропической рубашке, с дюжиной или около того пластиковых леев, нагромождённых вокруг лица и плеч, плюс чёрные как смоль очки типа защитных и соломенная шляпа, в руках — банджо-укулеле междувоенной выделки. Волосья оказались париком, одолженным у Гретхен, она и предложила Зойда как прибежище.
— За тобой дядя, э, — плавно, отыскивая шпаргалку с, неизбежно, раскладками для уки. — Как насчёт вот этой?
— У-ху! — отвечал странный укулелист. — Но легче будет — в соль-мажоре! — Укулелешный базар, нормально, после чего новый аккомпаниатор выдал достойный ритм к старой и любимой гавайской «Чеканутые кокосы», хотя когда Зойд взялся за вокальную партию — смешался до того, что пришлось вернуться к тонике и подождать.
Оп-ля вот о… пять… (бамм) Че-Канутые Кокосы, (хм) Че-канутые Кокосы, Тропики-синкопики, ритмов Благодать… Ка– кой ни взять… Раз за разом фразы (бум) Че-Канутые Кокосы, (бам) Че-Канутые Кокосы, Падают на крышу мне, как Тамошний тамтам… (мм!) Бум-бум бам! Че-го же эти Че — Канутые Кокосы, другого места не найдут? За-чем же эти Че — Канутые Кокосы, портят мне уют? Тут чека-нешься (бам!) Че-канутые Кокосы, (бум!) Как, местные закосы, Этим кокосам ис — Полать!Преследователи потихоньку перемещались среди зажигающих и каталептиков, ни один не удостоил трямкающего беглеца особым взглядом, в поисках, судя по всему, какого-то иного профиля. Далее, Зойд приметил,
Странный посетитель Зойда — с ритуальной экономностью — протянул визитку, переливчатого пластика, цвета сменялись один на другой согласно подсказкам, которые не всегда можно было почуять.
— Моя жизнь — похоже, ты её спас! — Карточка гласила:
Такэси Фумимота
УРЕГУЛИРОВАНИЕ
Телефонный справочник, Многие регионы
— Это ты? Такэси?
— Как Люси и Этел — если попадёшь в беду! — Он сыграл несколько тактов на уке. — На жизненном распутье, когда тебе занадобится по-настоящему, ты — вдруг вспомнишь! что у тебя есть эта карточка — и куда ты её заначил!
— Не с моей памятью.
— Вспомнишь-вспомнишь. — И тут он просто слился со средой, стал невидим в вечеринке, что затянется на всю ночь, а теперь, с отбытием визитёров, переключилась на верхнюю передачу.
— Э-эге-ей, — заговорил с залом Зойд, — я слыхал о таких профессиональных навыках, но не уверен, что мне хотелось бы связываться с подобным типом омбре повышенной прочности, ничего, понимать, личного, тоись если ты ещё где-то тут и меня слышишь. А? — Нет ответа. Визитка отправилась в карман, потом в другой, в долгую череду карманов, бумажников, конвертов, выдвижных ящиков, а также коробок, выжив в барах, прачечных-автоматах, торчковой забывчивости и зимах Северного Побережья, до самого утра, неведомо, увидит ли он её снова, когда он вдруг вспомнил, где она после всех этих лет, и отдал её Прерии, словно ей эта карточка всё время и полагалась.
Дома между сменами, Френези сидела с чашкой кофе за столом на кухне в квартире где-то в ещё старом, центральном районе бледного и волглого города в Солнечном поясе, в чьём почти-знакомом названии уже довольно скоро гражданским глазам будет отказано федеральными разметочными карандашами, солнечный свет лился внутрь не смягчённо древесной листвой, и чувствуя себя, подобно мелодии, что всегда отыскивает свой домашний аккорд, втянутой, принятой, транквилизованной обнадёживающими перекоммутациями прошлого, среди коих многие, вроде сегодняшней, включали её неведомую дочь, Прерию, в последний раз виденную крошкой, что полубеззубо ей улыбалась, рассчитывая, что вечером она, как обычно, вернётся, стараясь вывернуться из рук Зойда, в тот последний раз, и к Френези. Много лет, когда бы они с Блицем ни заезжали в какое-то новое место, теперь уже рефлекторным суеверием, вроде набрызга солью и водой в каждой комнате, мысли её возвращались к Прерии, и туда, где при каждой новой перекоммутации, она бы спала — иногда к младенцу, иногда к девочке, кою она вольна была себе воображать.
Дальше по кварталу, циркулярные пилы металлически ревели ослами иии-йух! иии-йух! среди падений молота, грузовиковых двигателей, грузовиковых радио, не слишком-то много всего этого теперь запечатлевалось, пока Френези развлекалась образами созревшей Прерии-подростка, несколько походившей на неё саму, в каком-нибудь калифорнийском пляжном шалмане, прикинутой, как коза с разворота, извивается в объятьях какого-нибудь сёрфера-богодула в пушистых усищах, по имени Шон или Эрик, среди люстр с пластиковыми плафонами, мурчащей радиотехники, заляпанных пакетов от гамбургеров и давленых пивных банок. Но увидь я её где-нибудь на улице, напомнила она себе, я её даже не признаю… ещё одна девчонка-подросток, никакой разницы с крысятами из торгцентров, которых она каждый день видит на работе в «Югоплексе», одном из четырёх крупных, названных по сторонам света, что взяли весь город в скобки, сотни таких девчонок в день, за которыми наблюдала она украдкой, дёргаясь, как подгляда, любопытно же, как двигаются они и говорят, во что врубаются — так отчаянно хотелось ей любых подробностей, сколь абстрактно Прерия в такой дали ни делила бы их со своим поколением.