Виннипегская Стена и я
Шрифт:
Без бороды он выглядел моложе... симпатичнее. В прошлом я лишь пару раз видела его гладко выбритым, но так как он обычно делал это вечером, пока спал, она всегда слегка отрастала.
— В твоей комнате отключился свет? — спросил он, закинув полотенце себе на шею.
— Ты такой забавный, — я закатила глаза, чтобы он знал, как раздражал меня. — Манекен.
Уголок его полных губ слегка приподнялся, когда он забросил полотенце в корзину в углу комнаты.
И только тогда я поняла, что на нем лишь маленький
У меня пересохло во рту, и я отвела глаза в сторону — куда угодно — вместо... вместо этих огромных бедер, которые я все время видела в обтягивающих шортах, когда делала его фотографии.
Или вместо этой толстой, темной выпуклости, прижатой слева к его ноге. Я разглядывала его комод.
— Я, эм, видела подарок, который ты оставил на моей кровати, — заметила я, подбирая слова.
— Угу, — пробормотал он, и я увидела своим периферийным зрением, что он встал и пошел в сторону комода, на котором я пыталась сосредоточиться.
Что он делает? Я сглотнула и бросила секундный взгляд на самую потрясающую задницу, которую когда-либо видела, прежде чем снова отвести взгляд.
— Я просто хотела поблагодарить тебя.
Мышцы на его шее поднимались и опускались. Вы никогда не видели трапециевидные мышцы, пока не видели Эйдена.
— Я получил ее бесплатно, а тебе была нужна новая.
Я на секунду снова взглянула на его задницу. Я слабая. А потом посмотрела снова. Такая чертовски слабая.
— Они дали ее тебе бесплатно? — мой голос звучал напряженно, а почему бы и нет?
Я не могу перестать пялиться на самую великолепную округлую задницу и бедра во Вселенной. Я хотела укусить их. Я, правда, хотела покусать их.
— Я попросил ее впервые. Им пришлось дать ее мне, — бросил он через плечо.
Его комментарий согрел меня сильнее, чем должен был, и я сосредоточилась на золотой цепочке вокруг его шеи. Я хотела спросить его о родителях и почему они не фигурируют в его жизни. Я хотела знать, был ли он занозой в заднице, когда был ребенком.
Но сильнее всего я хотела узнать, что больше всего он любил в своих дедушке и бабушке. Но не сделала ничего из этого. Вместо этого, я спросила в его спину:
— Могу я кое о чем спросить тебя?
— Я сказал, что ты можешь.
Возможно, наши отношения и стали лучше, но мне все равно время от времени хотелось встряхнуть его. Что-то мне подсказывало, что это никогда не изменится.
— Я всегда задавалась вопросом, почему вместо футбола ты не играешь в хоккей?
Он развернулся лицом ко мне всем своим большим, влажным телом, надевая серо-лиловые пижамные штаны. Из-под мешковатых краев его штанов выглядывали эти длинные ноги. И эта верхняя часть его тела...
Данная картина не надоедала, и я не стала
В прошлом году он отказался от съемок для обложки журнала по какой-то глупой причине, и я не понимала, почему. Даже если он много весил, он выглядел потрясающе. Если бы он только решил продавать календарь со своими фотографиями, он заработал бы так много денег.
Но об этом я подумаю позже, а не когда Эйден рассказывает мне о том, что я исказила стереотипы об остальных его соотечественниках.
— Не все канадцы хорошо играют в хоккей, — объяснил он, завязывая шнурок своих пижамных штанов.
Я посмотрела в его спокойное лицо и приподняла брови.
— Ты говоришь, что полный отстой в этом?
Он окинул меня своим самодовольным взглядом, который обычно я ненавижу, и уперся своими руками в бедра.
— Я не полный отстой. Я хорош в хоккее. Просто не наслаждаюсь игрой.
Высокомерный?
— Ты же сидела со мной на всех этих интервью. Ты все знаешь, — добавил он тоном, который задел что-то во мне, будто он пытался сказать мне что-то, что я никак не могла собрать воедино.
— Ты просто всегда говорил, что тебе нравилось играть в лакросс, вот и все, — по какой-то причине, никто никогда не спрашивал, почему он не играет в более популярный канадский вид спорта, чем в тот, который был преимущественно американским, ну, насколько я помню.
Здоровяк оперся своей задницей о комод.
— Когда я был моложе, мой дедушка записывал меня туда на пару сезонов, но во мне ничего не щелкнуло, ты этого не знала? — я покачала головой. — Хоккейный тренер из моей старшей школы в десятом классе пытался рекрутировать меня играть за него. Тогда я уже был метр восемьдесят. Весил девяносто килограммов, но я сказал ему, что не заинтересован.
Даже если я признаю, что различия между футболом и хоккеем огромны, я все еще не могу понять, на что он намекает.
— Что тебе в нем не нравится?
— Мне он не нравится. Вот так все просто, — он надавил кончиком своего языка изнутри на щеку, и Здоровяк не делал никакого театрального представления из того, что говорил. — Мой отец бил меня, потому что мог, по крайней мере, раз в неделю, пока я не достиг половой зрелости. За всю свою жизнь я ввязывался в достаточное количество драк; я буду драться с кем-то по хорошей причине, но не ради игры.
Пока росла, я пыталась не сильно жалеть себя. Из-за того, что мать не слишком сильно любила меня. Из-за того, что я оказалась не так важна для того, кем бы ни был мой отец, чтобы хоть раз попытаться встретиться со мной.