Виновата ли она
Шрифт:
Надина приняла театральную позу, глаза подняла вверх и руки вытянула, как бы желая представить из себя олицетворенный восторг, Лидия Николаевна сидела, задумавшись, и слушала с большим чувством. Как хотите, это недаром; пение Курдюмова вовсе не было так уж увлекательно, откуда же такая симпатия?
– Как мил этот романс, - заговорила Надина, - это твой любимый, Лидия, и я даже знаю, почему, ты сама так любишь сидеть у окна по вечерам.
– С чего ты взяла? Я никогда не сижу.
– Ах, mon Dieu!* Никогда! Каждый вечер.
______________
* мой бог! (франц.).
Курдюмов запел какую-то трудную
– Иван Кузьмич приехал, - проговорил он и встал.
Лидия проворно пошла в лакейскую навстречу мужу, где и говорила с ним довольно тихо в продолжение нескольких минут. Курдюмов нахмурился. Надина смотрела с беспокойством на дверь в прихожую. Наконец, Лидия Николаевна возвратилась, а за нею и Иван Кузьмич, одетый в какую-то венгерку, с взъерошенными волосами и весь в пыли. Он прямо подошел ко мне и поцеловал меня.
– Здравствуйте! Вот уж, ей-богу, неожиданный гость... совсем нечаянный... сначала не поверил, ей-богу, не поверил, какими, думаю, судьбами? А если... очень рад, прошу покорнейше садиться, - говорил Иван Кузьмич, садясь.
– Здравствуйте!
– отнесся он к Курдюмову; тот молча подал ему руку.
– Здоровы ли вы?
– спросил Иван Кузьмич.
– Благодарю, здоров, - отвечал Курдюмов.
– А вы здоровы?
– отнесся Иван Кузьмич с насмешливою улыбкою к сестре.
– Здорова, - отвечала Надина, а потом с гримасою прибавила: Посмотрите, как вы запылились, хоть бы велели себя почистить.
– Запылился! Что делать?.. Извините; пыли много, я не виноват; пыль не сало, потер, так и отстало: а уж чего оттереть нельзя, скверно. Старого молодым нельзя сделать, - отмечал Иван Кузьмич и засмеялся.
– Я очень рад, что вы здоровы; Петр Михайлыч тоже здоров. Очень рад, - продолжал он и потом вдруг отнесся ко мне:
– Как проводили время в деревне?
Я ему объяснил, что в деревне я не жил, потому что служил.
– А! вы служили? Я и не знал; по статской или военной изволили продолжать службу?
– По статской.
– Это, то есть, выходит по гражданской части: я сам хочу идти по гражданской, в военной бы следовало, и привык, да устарел; ноги вот пухнут, не могу. Как здоровье вашего батюшки и матушки?
Я снова объяснил ему, что у меня только мать, а отец умер, что ему и прежде было известно. Иван Кузьмич посмотрел на меня с некоторым удивлением; он был если не так пьян, как я видел его некогда, то по крайней мере очень навеселе.
– Запамятовал, совсем запамятовал; а очень рад, - говорил он, - вот только у нас Марья Виссарионовна уехала с Леонидом; они вам будут очень рады, и Лидия Николаевна вам рада; она вас очень любит. Лидия Николаевна! Вы их любите?
– Я тебе это говорила, - отвечала она.
– Говорила, и я не ревную; я не ревнив, - заключил Иван Кузьмич и взглянул на жену исподлобья.
Лидия Николаевна распорядилась об обеде и беспрестанно торопила слугу, чтобы накрывал скорее на стол. Иван Кузьмич отправился было в буфет; я догадался, что он хотел еще выпить, но Лидия Николаевна пошла за ним и помешала ему, потому что он возвратился оттуда нахмуренный, а она встревоженная. Чрез четверть часа мы сидели за столом. Иван Кузьмич был очень неприятен. В продолжение всего обеда он глупо и неблагопристойно шутил с женою и подтрунивал над сестрою и Курдюмовым. Из слов его
VIII
Я переехал в Сокольники и первое время бывал у Лидии Николаевны довольно часто, но потом реже; мне тяжело было ее видеть. Иван Кузьмич дурит: дня по два, по три он совсем пропадает из дома и где бывает неизвестно. Лидия Николаевна грустит и страдает, но со мною неоткровенна, а у меня недостает духу заговорить с нею об этом щекотливом предмете. Надина неутомимо преследует Курдюмова; он почти каждый день бывает у них. Понять не могу этого господина, точно он влюблен в свои длинные ногти и лакированные сапоги; целые дни, кажется, способен ими любоваться. Поет по просьбе дам он довольно часто и этим их очень интересует, а впрочем, скучнейший, по-моему, человек, говорит вообще мало, но зато очень любит насвистывать различные арии и делает это довольно нецеремонно, когда только ему вздумается.
Однажды утром пришел ко мне от имени Ивана Кузьмича человек и просил вечером приехать. Я пошел и, не входя еще в дом, услышал из открытых окон говор нескольких голосов. Вхожу; полна зала гостей, и всё старые знакомые: лошадиный барышник, гладко причесанный брат и еще двое каких-то господ, очень дурно одетых. Все играли в карты; сильный запах ромом давал знать, что пили пунш; Иван Кузьмич был уже пьян и сильно встревожен; он играл с Пионовым, который, увидев меня, выразил большое удовольствие и тут же остроумно объяснил об вновь изобретенном напитке, состоящем в том, что он сначала выпьет рюмку рому, потом захлебнет чаем, потом встряхнет желудок, а там и сделается пунш.
Лидия Николаевна сидела одна в гостиной. Я прошел к ней. На глазах ее видны были заметные следы недавних слез.
– Что вы у нас так давно не были? Бог с вами.
– сказала она.
– Я был не так здоров, - отвечал я.
Вошел лакей.
– Водку прикажете подавать?
– спросил он Лидию Николаевну.
– Еще девятый час, - возразила она.
– Спрашивают-с.
– Всего девятого половина.
Лакей ушел.
– Я тоже больна, - продолжала Лидия Николаевна, обратившись ко мне, голова все болит, хочу пройтись, да не с кем; Надина уехала к знакомым. Пойдемте!
– Очень рад, - отвечал я.
Лидия Николаевна надела шляпку, бурнус, и мы никем не замеченные вышли задним крыльцом. Она попросила мою руку и оперлась на нее. Дойдя до большой дорожки, Лидия Николаевна остановилась, и мы сели на ближайшую скамейку.
– Что это у вас за вечер сегодня?
– начал я.
– Муж затеял! Так мне это неприятно!.. Ничего меня не слушает, отвечала Лидия Николаевна.
– А давно ли у вас такие вечеринки?
– спросил я.
– С нынешнего лета. Он гораздо хуже стал, как уехал брат и маменька. Если бы вы знали, что я переношу!