Виновата любовь
Шрифт:
— Не засматривайся. У нее есть любовник.
И прижалась к нему.
Из-за чего же те-то ругались? Почти как супруги.
Фани непрерывно нашептывала ему что-то в ухо. Отца уже нет, мать — портниха. Она случайно оказалась в этом городе, он снился ей, и сейчас она работает у живодера Стамена Юрукова — этот тип снится ей ночами, как кошмарный сон.
— Хвалят его, — сказал Евдоким, успев на мгновение поймать взглядом ту пару — танцевали они, уже слитые воедино.
Драга вытащила из вазы крупную бело-кремовую лилию и держала ее в руке. Воплощенная невинность…
Фани села за их стол. Драга встретила ее
— Сижу на диете, — объяснила она. — Посмотрите на мои брюки.
Встала, втянула живот — было место еще для одного кулака, если бы кто-нибудь захотел проверить, насколько она похудела.
— Катаюсь на лыжах и плаваю, — сообщила она.
Засмеялась — и все поняли, что хвалится сама перед собой: ведь настоящая экипировка для лыжника стоит тысячу левов.
— Это сокровище будет у нас работать, — сообщила Драга.
Все повернулись к Евдокиму.
— Запихнули меня в дискотеку. У меня уже от нее запор в ушах, — словно оправдываясь, пробормотал он.
Ровно через две секунды выдумка Драги стала правдой.
— Приходи! — сказал Дима. — У нас понос заработаешь.
— Не пугай его! Мужская профессия. Целая эпоха крещена железом. Наш человек лопнет от радости, — завершила Драга.
Она деловито посмотрела на часы: наверное, решала, когда закончат ужин, куда пойдут, когда займутся любовью.
— Пора. Утром у меня дела. Встали?
Официант безошибочно подошел к Драге. Она небрежно достала из кармана несколько банкнотов и уронила их на стол. Они были измяты, как старая рубашка. Евдоким с восхищением смотрел на женщину: у него дома деньги были в большом почете. Никто их не мял — такое и во сне не могло присниться.
Было душно, надоедливо стрекотали кузнечики. На западе с грохотом собирались тучи, сверкали красные молнии. Грома отсюда не было слышно.
В маленьком «фиате» Драги, купленном в кредит, собралась вся компания. Дима уселся рядом с Драгой. Евдоким без удовольствия скользнул к Фани. Владелица машины, зажав в зубах сигарету, ехала так быстро, что «фиат» заносило на каждом повороте. Дима подбадривал ее, Фани пищала от удовольствия. Евдоким молчал, но желудок у него сжался в комок. Черная курчавая голова Димы, неясное и мучительное чувство, что ты лишний, обещание работать у живодера Юрукова, отвратительная кислота от водки, ощущение, что черти тебя уносят в черно-оранжевую бездну облаков, рука Фани (она обнимала его, как испуганный ребенок) — все смешалось в одно унизительное ощущение. Он чувствовал себя человеком без образования, без денег и без достоинства.
Короче, слабаком.
— Когда вы его видели в последний раз? — спросил следователь.
— В диско-клубе. Там был концерт — группа «Арка». Он вышел и не вернулся.
— Вы помните время?
— Помню. Христов сидел рядом со мной. Ушел без двадцати девять. В зале были электронные часы, и я на них посмотрела.
— И не вернулся?
— Нет. Я была подавлена.
— Почему?
— Сказал, что вернется минут через десять.
— До этого он выполнял свои обещания?
Фани
— Это зависело… — пробормотала она. — В делах он был очень точен, даже педантичен.
— А в личной жизни?
Она горько усмехнулась.
— Иногда был точен, иногда и нет.
— Почему?
— Не знаю. А на концерт не вернулся — был просто раздосадован. Сказал: «Со мной такие номера…»
— Что-нибудь еще?
— Ничего. Все пели, а он молчал. Хотя вообще-то он любил песни. Мне показалось, он искал кого-то.
— Почему вы так решили?
— Он оглядывался, а потом исчез. Из общежития я ему звонила. Два раза.
— В котором часу?
— Около одиннадцати, потом в одиннадцать тридцать. Никто не ответил. Два раза звонила.
В тот же вечер, уже после полуночи, Фани заполнила несколько страничек в своем дневнике (который открывала, когда взбредет в голову). Она изливала обиды и разочарования женщины, мимо которой прошли, не заметив ее, и вот торчит на самом мрачном углу улицы, не надеясь больше ни на что, одинокая, безликая, малодушная, не имеющая ничего общего с нею — настоящей. Невозможно, чтобы она, именно она, потерпела фиаско!..
Декабрь, 12.
Идет снег, но не такой, как в городе, нежный и мечтательный. Он ложится на плечи людям и крыши машин, заметает грязь и лужи. Никто не знает (особенно она), придет ли он. Да знает ли кто-нибудь, куда он пошел? Поле, которое, кажется, не имеет конца, сейчас сжалось, как, бывает, сожмется человек, вынуждаемый компанией заплатить за всех. Топчи грязь по колено, но докопайся до благородной почвы, в которой вырастает твой хлеб и, согласно официальному мнению, рождается новый человек. Но она все такая же с головы до пят, и внутри ее все — вся система — работает по старой формуле. И с сердцем все то же самое, что и раньше. Она приходит на рабочее место, снимает резиновые сапоги, расчесывает мокрые волосы, согревает свои красные руки — так было годы тому назад, когда она лепила снежки из снега и целилась в того глупого мальчика, который не мог понять, как он нравится ей. Окна цеха белесые, как белок яйца. Горящая лава медленно затвердевает, наводит на мысль о прошлогодней, вечно кипящей у нее под ногами.
Автобус переполнен, на сиденьях наблюдают за игрой по двое-трое парней. Гроздья людей покачиваются, потные и разгоряченные, и хохочут, точно гости на свадьбе. Кто-то ее дергает, и она садится на теплые колени, сильная рука прижимает ее к себе. Ей не нравится фамильярность, она пытается отцепиться, но это голос Драги, хриплый и твердый, и запах коньяка.
— Сиди смирно, поедешь на мягком… И бесплатно.
Пять километров в уютном тепле, в объятиях без лица, с дыханием, которое убаюкивает. Она успокаивается, как ребенок на материнских коленях. Чего скрывать, ей очень хорошо от этой безликой теплоты. Она обижается, когда Драга сталкивает ее и бежит по снегу, сопровождаемая покорным Димой. Евдоким идет за ними, держа руки в карманах. Мужчины липнут к этой женщине, как ракушки к скалам, ссорятся, добиваясь преимущества, и дерутся, кому сесть рядом с ней или войти к ней в комнату, чтобы быть совсем близко к ней… Глубоко спрятанные волны выпускают свои щупальца и ловят шумно, весело и настойчиво — только ее, никого больше.