Винтервуд
Шрифт:
Она молила Бога, чтобы Мерионы не оказались там в то же самое время. Еще один натиск Флоры — это было бы уже слишком.
Кузина Мэрион, как всегда, находила, что официанты слишком нерасторопны, еда слишком экзотична и неудобоварима, а в зале слишком жарко. Неожиданно прервав поток своих жалоб, она спросила:
— На кого ты смотришь?
Они вошли в зал — Шарлотта, Дэниел и Эдвард в нарядном темно-синем бархатном костюмчике. Флоры с ним не было.
Ни Шарлотта, ни Эдвард ее не заметили, но заметил Дэниел. Он остановился, отвесил ей легкий поклон и прошел дальше.
Видимо, последнее, что сохранится у нее в памяти о Дэниеле Мерионе, — его широкие плечи и крепкая голова, обращенная к ней затылком, а к красавице жене — лицом, полным любви и внимания.
Но где же Флора? Заболела? Плачет у себя в ком нате? Бьется в приступе раздражения?
— Лавиния, я к тебе обратилась с вопросом. Кто эти люди? У тебя здесь появились знакомые, о которых ты мне не рассказывала?
— Это просто люди, с которыми я мимоходом обменялась несколькими словами. У них больная дочь. Я ее пожалела.
Пронзительные глазки кузины Мэрион так и буравили Лавинию, но она ничего не сумела прочесть на ее лице и ограничилась тем, что разочарованно заявила:
— Не вижу ничего хорошего в том, как свободно ты себя держишь с незнакомыми людьми. Твоя натура — твой худший враг. Очень прошу, не устраивай никаких неприятных сюрпризов мистеру и миссис Монк, иначе меня сочтут за это ответственной.
— Я их никогда больше не увижу, — пробормотала Лавиния.
— Кого? Монков? Разве в этом дело? Важно, чтобы о тебе сохранилась добрая память.
Важно ли это? Наверное, да. Ибо ей было на удивление тяжело думать о том, как она обидела и разочаровала Флору. Она надеялась, что девочка не заболела по-настоящему.
Наконец длинный день закончился. Кузина Мэрион улеглась в постель, свет у нее в комнате был погашен. Джианетта ушла спать; предполагалось, что то же самое сделала и Лавиния.
Но на лагуну лился лунный свет. Воздух был напоен благоуханием. Высунувшись из окна, Лавиния смотрела на сверкающее серебро куполов базилики. Волшебство этой ночи казалось еще более полным оттого, что где-то далеко на просторах лагуны пели арию из «Травиаты». Она была необыкновенно красива, необыкновенно сентиментальна и грустна. У Лавинии возникло непреодолимое желание еще раз постоять на берегу канала, чтобы лунный свет и царящий кругом покой окончательно вытеснили горькую реальность из ее сознания.
Она накинула на голову шаль, которая скрыла белокурые волосы, выдававшие, что она англичанка, и из предосторожности спустилась вниз по черной лестнице. Одинокая ночная прогулка по Венеции наверняка была бы расценена кузиной Мэрион как последнее доказательство ее легкомыслия.
— Гондолу, мадам? — спросил улыбающийся гондольер. При ярком неровном свете береговых фонарей видно было, как сверкают его глаза.
С сожалением она покачала головой. Помимо всего прочего, она сомневалась, хватит ли у нее денег на такую прогулку. Кузина Мэрион особой щедростью не отличалась.
Кто-то взял ее за руку. Знакомый низкий голос произнес:
— Да, гондольер, будьте добры. Довезите
Она была застигнута врасплох. Ничем иным невозможно было объяснить, что она повиновалась. Она так вздрогнула от неожиданности, что, если бы не спустилась в гондолу, наверное, просто свалилась бы в канал.
— Что вы делаете?! — обратилась она к Дэниелу Мериону.
— Как мне кажется, исполняю ваше желание. Вам ведь наверняка страшно хотелось прокатиться в гондоле при лунном сиянии. Почему бы и нет? Это весьма романтично. Покинуть Венецию, не совершив такой прогулки, просто недопустимо.
— Что вы себе позволяете, мистер Мерион! Уж не собираетесь ли вы меня похитить?
Он рассмеялся, явно довольный:
— У вас несомненная склонность все драматизировать. Если бы у меня было такое намерение, я велел бы гондольеру везти нас по маленьким отдаленным каналам. Вы их видели? Они очень узкие, темные и выглядят весьма зловеще. Там отчетливо ощущаешь жестокое прошлое Венеции. Его следы вы успели заметить? Вся эта романтика, лунный свет, живописные дворцы это только внешняя обманчивая сторона.
Лавиния нетерпеливо прервала его:
— Как ваша жена? Что с Флорой?
— Жена моя удалилась к себе с головной болью. Флора, надеюсь, спит. Доктор дал ей успокоительное.
— Почему оно ей понадобилось? — враждебным тоном спросила Лавиния.
Гондольер развернул лодку и направил в широкое русло канала. Суденышко слегка шатнулось, и Дэниел поддержал Лавинию, когда ее нечаянно качнуло к нему.
— Разрешите мне ответить вопросом на ваш вопрос. Почему вас надо уговаривать поехать с нами в Винтервуд?
— Уговаривать? О чем вы, Бог с вами?
— Да ведь вам хочется поехать, не правда ли? Я в самом деле не понимаю, почему вы отстаиваете свое достоинство таким вот образом.
— Мистер Мерион, я просто не понимаю, о чем вы говорите.
— Вы были очень добры к Флоре. — Он словно бы не заметил негодования Лавинии. — Я не думаю, что это было что-то поверхностное. Вы можете считать ее избалованной и неприятной, но вы понимаете ее трагедию и видите ее мужество. Она очень одинокая девочка. Вы это заметили. И потому, я думаю, здесь речь идет не о потакании ее капризам, а о том, что вы способны оказать на нее самое благотворное влияние. — Выдержав короткую паузу, он добавил: — Моя жена дала согласие, хотя и неохотно. Она находит вас, пожалуй, слишком хорошенькой и не понимает, каким образом вы могли попасть в беду.
— Что до этого, то...
— Не объясняйте, не нужно. Меня это не слишком интересует. Мы с Флорой принимаем вас такой, какой вы представляетесь нам. Разве для вашего чувства собственного достоинства этого недостаточно?
К своей ярости, она не смогла сдержать дрожи в голосе:
— Едва ли на это согласится ваша жена.
— Шарлотта довольно удачно прибегла к поговорке: «Нищие не привередничают». Мы в самом деле отчаянно нуждаемся в помощи. О, она, разумеется, будет без конца задавать всякие вопросы. Но разве вам не льстит то, что она не доверяет вам из-за Вашей привлекательности?