Винтики эпохи. Невыдуманные истории
Шрифт:
– Ну, тогда с работой помоги. Найду работу – может, и Сашка перетяну.
Подруга советовала общество слепых:
– Им нужны рабочие. Да и квартиры строят там быстрее, чем в других организациях.
Директор, не колеблясь, принял Амалию без документов. В телеграмме мужу она убеждала его как можно скорее уволиться самому и уволить её.
Сашко снова не поверил, думал – разыгрывает.
Она попросила отгулы, оставила Леночку на подругу и уехала в Актюбинск. Увольнять Малю не хотели, пришлось отрабатывать положенные по закону двенадцать
Он не соглашался.
В Житомире меж тем набегали прогулы – ей грозило увольнение. Спасло, что в декретный отпуск уходила одна из работниц, и Малю приняли с испытательным сроком на место беременной. Всё складывалось хорошо – плохо было главное: прикипевший к дому Сашке не хотел покидать Актюбинск. И она уехала без него.
К концу года Сашко приехал на разведку. Пока Леночка была в школе, а жена на работе, расхаживал по окрестностям. Ему всё нравилось – отторжение вызывали «хохлы», и связано это было со службой в армии. Как ни убеждала, ни уговаривала Маля, он уехал, оставшись при мнении, что «все хохлы – продажные шкуры».
С тех пор семья держалась на праздных выездах в гости друг к другу. Созрел Сашко для переезда только через полтора года. Продал дом и деньги положил на свой счёт. Она не возражала – доверяла: вместе было прожито четверть века.
По приезду он устроился в один с Малей коллектив – наладчиком. Раньше они делили меж собою часы, на которые приняли Сашка, и каждому выгорал небольшой приработок. С приходом нового наладчика они теряли приработок, и Сашку всячески начали вредить. Он нервничал и всё рвался уволиться.
Жила семья на квартире. За 55 рублей (деньги немалые!) снимали 11-метровку в трёхкомнатной «хрущёвке», но тревожило не это, а то, что жили, как бомжи, – без прописки. Через два года Мале удалось втиснуться в квартирную очередь. Сашко недоумевал:
– Ты как сумела? У нас же прописки нет!
Не желая портить своеобразный праздник души, она беспечно отмахнулась:
– Прописку никто не потребовал. Кроме нас с тобой, эти бумажки никому не нужны.
Надежда на благоустроенную квартиру поддерживала благодушный настрой – Сашко успокоился, увлёкся рыбалкой и всё реже вспоминал проданный в Актюбинске дом.
Неприятности Сашка на работе вносили диссонанс в их личные отношения. В такие минуты он замыкался, терял аппетит и всё рвался уехать.
– Потерпи, родной, очередь близко, – убеждала она. – Получим квартиру, перейдёшь на другую работу.
Взбудоражил Сашка, и без того нервного, ночной звонок брата из Перми.
– Слушай! – кричал брат, работавший управляющим трестом Зап-Урал-Энерго. – Нам трёхкомнатную квартиру дают, но мать не хочет выписываться из 2-комнатной кооперативки. Чтобы ей остаться, надо в кооператив внести взнос. А какие у матери деньги? Вы же дом продали – выручи! Мать останется, и вы с нею.
– А ты почему не заплатишь?
– У меня нет таких денег.
Не верилось, что у управляющего трестом нет денег, однако спорить
– И чьей тогда будет квартира? – удивилась она. Проконсультировались. Оказалось, квартира в случае смерти матери переходила очередному члену кооператива. Сашку в таком случае причиталась лишь её стоимость за вычетом износа. Получалось, он не приобретал, а терял.
Маля убеждала не соглашаться, но неурядицы на работе подогревали, и Сашко не выдержал – снял с книжки деньги, заплатил за кооператив и уехал к матери, надеясь, что без него жена быстрее созреет для Перми, но Маля в края детских скитаний возвращаться не хотела.
Настроенная на умеренный Житомир, она, в свою очередь, ни минуты не сомневалась, что, как только получит квартиру, Сашко вернётся в семью. Он бобылил в Перми, она – в Житомире, а в итоге – всё больше отвыкали друг от друга.
Личная рулетка давала сбой.
И вдруг – повестка в районный отдел милиции. Она терялась, но, кроме прописки, причин не видела. И не ошиблась: за нарушение паспортного режима ей предписывалось покинуть Житомир в течение 24 часов.
– Откуда у вас мой адрес – я же не прописана! – удивилась она в паспортном столе и, не сдержавшись, надрывно заплакала.
Успокоилась и начала доказывать, что никакой она не нарушитель: с хозяйкой не раз приходила она в паспортный стол, но её не прописывают. Начальник кричал – секретарша слушала и при выходе незаметно сунула ей в руку записку.
Во дворе Маля развернула скомканную в ладошке бумажку и прочла: «Обратитесь в областное управление паспортного стола». 24 часа начинали свой отсчёт, и она последовала совету. В областном управлении выслушала чиновный ответ секретаря:
– Начальник на партийном собрании в актовом зале. Сегодня его не будет.
Терять ей было нечего – у двери актового зала села сторожить начальника. Почувствовала голод и вспомнила, что за день ничего не ела, но буфет был закрыт— оставалось терпеть.
К девятнадцати из актового зала начал выходить народ. Заметив человека в военной форме, Маля поспешила к нему.
– Меня из города выгоняют. В 24 часа, – сказала она и заскулила не то от обиды, не то от голода.
На них начали оглядываться, и начальник отвёл её в сторону. С трудом сдерживая рыдания, Маля сбивчиво объясняла. Очевидно, лишние глаза и уши были начальнику ни к чему – он предложил зайти к нему в кабинет.
– Два года мыкаюсь, – начала она уже более спокойно, – не прописывают. Почему, не знаю.
– Этого зазнайку давно следует пропесочить, – зевнул начальник. – Сегодня пятница, в выходные выселять не станут, а в понедельник пропишитесь вот с этой бумажкой. Уже поздно, да и устал я – пойдёмте.
При выходе Амалия едва не свела всё к нулю.
– А почему не прописывали? Потому что немка – да?
У начальника взлетели брови, и он жёстко приказал:
– Дайте сюда паспорт!..
«Дёрнул чёрт», – казнилась она, – но деваться было некуда, достала из сумочки паспорт.