Винтовка Фергюсона

Ламур Луис

Пройдя где-то ярдов триста, я присел на корточки и прислушался. Мурлыкал по камням ручей, танцующие» листья шептали луне свои золотые секреты. Ничего больше… вот оно!

Дышит. Кто-то дышит очень тяжело: громко, с хрипом, как будто после быстрого бега. Нет, похоже, ему больно… он ранен.

Я определил по слуху направление звука. Сдвинулся с — места, осторожно, что дальше некуда; дыхание оборвалось… возобновилось… я подкрался ближе. Запах мокрой кожи… негромкий стон.

Будто бы звучит знакомо? Я уже двинулся дальше, но неясное чувство

заставило меня поднять глаза. Темный человеческий силуэт возвышался передо мной, четырех футов не будет, тянул спуск ружья, блеснула искра. Кувырнувшись вбок, я вскинул свою винтовку и выстрелил с расстояния буквально в два дюйма. Вспышка чужого ружья ослепила меня, порошинки ужалили щеку, и он уже падал, валился прямо на меня.

Почти без участия сознания мои пальцы закопошились, перезаряжая оружие. В чаще деревьев стояла тень, но руки знали дорогу, и тут же я опять был готов к стрельбе.

Стон повторился, затем шепот:

— Профессор?

Шепот принадлежал Дэйви Шанагану. Я поспешно подобрался к нему.

— Дэйви! Кого я застрелил?

— Н… не знаю.

— Здорово тебе досталось?

Он взял мою руку и притянул к своему боку. Много крови. Очень много. И ничего подходящего под рукой. Разве что мой платок. Сняв его с шеи, я напихал в рану сырого мха, закрыл платком и затянул сверху толстый кожаный пояс Шанагана.

— Не двигайся, — прошептал я. — Оружие есть?

— Нож. Винтовка… разряжена.

Я зарядил его кентуккийское ружье, положил рядом с ним, затем придвинулся к убитому. Лунный свет как раз достиг тела. Поясной ремень расшит бусами; никогда его раньше не видел. Я нашел пистолет, зарядил его, потом ружье. Ружье я оставил Дэйви, пистолет сунул за пояс и потихоньку сплыл в кусты.

Два выстрела не могли пройти незамеченными. Нетрудно заключить: стреляли двое, и, по всей вероятности, кто-нибудь умер. Кто именно, у кроющихся в ночи выяснить способа не было.

Ближе к лагерю я увидел, что лез из кожи зря. Стоянка лежала покинутой. Одинокая лошадь стояла посреди поляны и щипала траву. Остальные, как и люди, точно провалились сквозь землю. То есть лес, конечно, кишит народом. Хорхе Улибарри тоже где-то там, может быть, спасшийся, может быть, мертвый, может быть, раненый и нуждающийся в помощи, как нуждался Дэйви.

Нет, явно у меня ничего не выйдет. Ничего не видно, своего от чужого не отличишь, что уж говорить о том, чтобы найти кого неизвестно где в лесу. Без спешки я вернулся к Дэйви. На месте, спит.

Помешкал у его бока, слушая ночь. Остаться здесь или возвратиться к Лусинде? Разум подсказывал, что ей ничего не грозит, но также, что Дэйви отдыхает и сделать для него я больше пока ничего не могу. Я постановил идти обратно.

На последние сто ярдов я ухлопал не меньше пятнадцати минут, а я умею точно определять протекшее время. Ствол дерева с облезшей корой белел в полумраке, словно упавшая колонна греческого храма. Теперь в глубину рощи. Лусинды нет.

Насторожил уши. Дыхания не слыхать. Негромко

заговорил. Ответа нет. Пощупал кругом. Пусто.

Исчезла.

Говорил ведь ей, сиди на месте, и не послушалась. Мое недовольство перешло в злость. Потом в страх. Что, если ее схватили? Если ее нашел Рейфен или один из его людей?

Ползая по месту, где видел ее в последний раз, я шарил по земле… ничего.

И вдруг моей ладони коснулся нож. В непроглядном мраке пришлось обследовать его пальцами. Ограничителя почти что нет… заточен с одной стороны. Скорняжный нож. У Лусинды Я ножа никогда не видел.

Кто-то сюда приходил. Ее увели… но куда?

Она не кричала. В ночной тиши я услышал бы крик с большого расстояния.

Отодвинувшись поглубже в тень, я устроился ждать рассвета. Вертеться и дальше вокруг значило нарушить следы — буде таковые имелись, — а пока не наступит день, я ничего не могу — ни биться, ни смыться.

Взять и нахально разжечь костер. Вероятно, на огонек придут, или друзья, или враги. Вопрос, как разобрать, кто из них кто. В итоге я прижался к древесному тулову под поникшими черными ветвями и ждал, пока пройдет время.

Тишина. Слабые отзвуки только подчеркивают молчание. За освещенной поляной тоскливо высказалась сова, неподалеку встряхнула перьями птица, сосна уронила шишку — шорох по иглам, толчок об землю.

Под елями темнота особенно сгущалась. С ружьем поперек коленей я сидел и слушал. Оставшись ночью в одиночестве, услышишь многое. То, что говорит с тобой всегда, но услышано бывает лишь в моменты безмолвия и бездействия. Как часто, подумалось мне, люди ждали вот так же. Греки, сидя в своем деревянном коне у стен Трои, должно быть, слышали такие же звуки. Проглотят ли троянцы наживку? Оставят коня в покое? Затащат в качестве добычи внутрь? Разломают? Подожгут? Греческие солдаты могли только запастись терпением, надеяться и сохранять полнейшую тишину.

Я начал различать: костры внизу не погасли до конца, как мне казалось раньше. Похожие на глаза затаившихся зверей, в них рдели угольки.

Дэйви Шанаган лежит невдалеке. Помогло ли ему мое лечение на скорую руку? Остановилась ли кровь? Давным-давно в битве при Клонтарфе ирландские бойцы прекращали кровотечение из своих ран с помощью мха; выходит, чтение исторических трудов чему-то меня научило в конечном счете.

Что произошло с Лусиндой? Почему она не осталась там, где я оставил ее?

Столько вооруженных людей собралось в ограниченном пространстве! Утро многое приведет к кульминации. Надо поспать. Хоть чуточку. Если я храплю — ну, авось этой ночью не буду.

Завтра дел окажется по горло. Собрать выживших. Найти Лусинду, забрать сокровища — если они существуют, — затем суметь уехать в целости и сохранности.

Чтобы выполнить все это, потребуется свобода действий. То есть свобода от нападений. Следовательно, я должен выследить врага и предпринять нечто, что вынудит его к защите. Приковать к месту хотя бы на время.