VIP значит вампир
Шрифт:
Я открыла сумочку и обнаружила там тюбик помады, которую считала безнадежно утерянной, зеркальце, расческу и стопку визиток. Визитки я бросила на трельяж, а к содержимому сумки отправила пачку бумажных платочков и упаковку мятных леденцов. Контрольный взгляд в зеркало – и я уже сбегаю по ступенькам и мчусь за угол дома, прямиком в объятия Глеба, который ждет меня у машины.
– Привет, я ужасно соскучился. – Он потянулся ко мне.
– Я тоже…
– Садись быстрей в машину, пока нас не засекли. – Глеб не упустил случая подшутить над тайной нашей встречи.
– Не дрейфь, бабуля уже у подруги, –
– И что, она ни о чем не догадывается? – спросил он, когда мы отъехали от дома.
– Вроде бы нет. А если и догадывается, то никогда не скажет об этом вслух. Сам подумай, как фантастически бы звучала эта версия! Любовник из прошлого века, не постаревший ни на день.
– Что, неужели она не выясняла, не состоит ли он в родстве… с самим собой? – изумился Глеб.
– Если ты помнишь, отчество Аристарха Романович, а не Александрович. Я еще накануне сказала бабушке, что расспросила Аристарха и он меня заверил, что родственников во Франции у него нет, а отец родом из Тулы.
Глеб на это только фыркнул.
Пока ехали по запруженным московским дорогам, в горле запершило, и я полезла в сумочку за спасительным леденцом. Перерыв всю сумочку, я заглянула под подкладку и, вместе с пачкой «Холлса», выудила оттуда скомканную бумажку. Любовная записочка с первой вечеринки? Не помню, чтобы я ее получала. Улыбнувшись своим мыслям, я развернула листочек и замерла.
«Ты сдохнешь, тварь», – гласила надпись, распечатанная на принтере.
Перед глазами поплыло, и в голову хлынул поток воспоминаний, который, казалось, все это время кто-то сдерживал.
…Вот после рок-н-ролла Глеб тянет меня на сцену: «Последний конкурс!» Вот я открываю записочку, которая, по его словам, должна прояснить мое будущее…
…Вот я на негнущихся ногах иду в туалет и вижу мертвую акробатку Мэй…
…Чей-то истеричный женский крик: «Восьмая жертва!»…Приглушенные голоса вокруг: «Сколько же это будет продолжаться? На кой толк нужны эти никчемные Гончие, если они не могут защитить нас?»…Чей-то леденящий шепоток за спиной: «Она будет следующей! Это предупреждение!»
…Сочувствующий голос Инессы:
– Бедняжка, в первый же вечер и такое потрясение. И записку получила, и на мертвое тело наткнулась.
Обеспокоенный голос Глеба:
– Может, ей ни к чему это помнить?
…Выныриваю из воспоминаний и невидящим взглядом смотрю в стекло прямо перед собой. Так, значит, вся забота Глеба продиктована опасностью, которая мне, возможно, грозит от рук неизвестного убийцы? А я-то уже размечталась о любви и серьезных отношениях на целую вечность, глупышка! Глеб просто охранял меня все это время, играл в героя, присматривал за мной… Похоже, провал в моей памяти – его рук дело. Но зачем от меня скрывать? К чему делать вид, что ничего не произошло? Почему никто из других вампиров, с которыми мы встречались на вечеринках и в ресторанах, ни разу не обмолвился о том происшествии? Из деликатности, из сочувствия? Выходит, я для них была жертвой, которая ходила по грани жизни и смерти. И, наверное, каждый из них в душе радовался, что записку получил не он. А значит, пока я жива, другим нечего беспокоиться за свои жизни.
– Припаркуйся, пожалуйста, – ледяным тоном попросила я.
– Сейчас? – Глеб удивленно
Мы ехали в сплошном потоке машин по Садовому кольцу, и задача, которую я перед ним ставила, была затруднительной.
– Пожалуйста, – с нажимом повторила я.
– Тебе плохо? – встревожился вампир.
– Да, мне плохо, – мертвым голосом ответила я.
Через несколько минут мы свернули на достаточно свободную улочку и остановились у обочины.
– Тебя укачало? – заботливо спросил Глеб. – Или проголодалась?
С тех пор как у меня поселилась бабуля, Глеб хранил причитающиеся мне пробирки с кровью у себя дома и пару штук оставлял в бардачке машины, оборудованном под холодильник, на случай, если я проголодаюсь по дороге.
– Глеб, я все знаю.
В ясных глазах вампира отразились недоумение… и тревога, разбивая мои последние надежды на то, что Глебу нечего от меня скрывать.
– Я знаю, почему ты со мной, – повторила я.
Тревога в глазах Глеба забилась девятым валом, едва не выплеснулась через край штормовой волной. Всего лишь на миг. Потом радужка сделалась непроницаемой, как стекла солнцезащитных очков. Я выдержала этот взгляд – чужой, ледяной, виноватый. Его глаза искали ответа в моих, цепко всматривались в самую глубину, пытаясь поймать мои мысли… и не видели. Наверное, мне удалось отразить его собственный непроницаемый взгляд.
– Я с тобой, потому что ты мне дорога, – попытался он выгородить себя.
– Не надо, Глеб, – поморщилась я. – Обойдемся без сентиментальностей. Ты со мной потому, что тебе захотелось поиграть в героя.
– Жанна, я не понимаю, о чем ты говоришь, – ушел в несознанку он.
– Прекрасно понимаешь, – оборвала его я. – Все это время ты обманывал меня, скрывал от меня правду и вел свою игру. Понимаю, удобнее всего было притвориться влюбленным, чтобы не сводить с меня глаз ни днем, ни ночью.
– Жан, да кто тебе чего про меня наговорил?! – картинно возмутился Глеб.
– Ну конечно, – усмехнулась я, – тебе даже в голову не может прийти, что ты выдал себя сам. Ты же гениальный артист, великолепный клоун и мим. Тебе под силу любые эмоции и любые маски. Должно быть, маска влюбленного и заботливого кавалера не самая сложная твоя роль.
– Не самая, – нахохлился Глеб, – потому что я и в самом деле влюблен. И это никакая не маска.
– Это меня сейчас не волнует, – жестко оборвала его я. – Выяснение наших романтических отношений отложим на потом. Тогда можешь сколько угодно доказывать, что игра перестала быть игрой, притворная любовь переросла в настоящую. Самое важное сейчас то, с чего все началось. А началось все с обмана.
Он выдержал мой взгляд, он не отвел глаза, он признал мою правоту. Только глухо спросил:
– Как ты узнала?
– Неважно. – Мой голос чуть дрогнул. Глеб признался в своей игре, и от этого я испытала странную смесь взаимоисключающих чувств – удовлетворения и опустошения.
– Жанна, я действовал и в твоих интересах тоже, – попытался оправдаться он.
– Ты выставил меня полной дурой, – оборвала его я.
– Но не мог же я сказать тебе об этом напрямик! – вспыхнул он.
– Почему же? – Я нашла в себе силы сыронизировать: – Моя хрупкая душа не выдержала бы страшной правды?