Вира Кровью
Шрифт:
И вот он, ещё лежит, чуть повернув голову набок, от раненного плеча. Бледный, будто восковый. Развороченное плечо укрыто, и кажется, что смерти нет в Юрке. Но нет и его. Вот он, рядом. В двух шагах, с безмятежным лицом спокойно спящего. Но вместе его уже нет. Нет рядом того, что, оказывается, всегда неощутимо ощущалось за плечом, — что он есть.
Перс повернулся к Алексею:
— Скажи…
Тот почувствовал вдруг тяжёлый рывок души вниз. Что сказать? Прощай, Юрка?
Не смогу!
Страшно…
— Давай, Буран, — тихо, с какой-то братской лаской проговорил Перс. — Ты должен…
Алексей
— Товарищи! — начал он казённо. И замолчал, давясь комком, прыгнувшим к горлу.
Потом проговорил скрежещущим поначалу, стеклянным голосом:
— Я не могу сказать вам о том, каким был Юра Семёнов. Мне… Простите. Мне просто говорить о нём: «Был». Мне страшно сказать: «Прощай»… Вы сами знаете, каким… Какой он, Юра. Он — надёжный. Он — настоящий. Он и погиб, выручая друзей из-под огня вражеского пулемёта. Он не был военным, наш Юрка. Но он был русским солдатом! И он остался… навсегда… русским солдатом…
А дальше снова была война. В которую он зарылся, как в снег головою. Лекарство не только против морщин, но и против сердца, когда оно болит по тем, кого не вернуть…
Прямо на следующую ночь — а после отправки Юрки в Москву командир дал вечер на поминки, затем день на прихождение в себя и подготовку к выходу — выходили корректировать огонь артиллерии по укреплениям нациков у Старого Айдара и Счастья. Места знакомые.
Восемнадцатого опять ползали на корректировку — никак не давала, умело действуя, укропская артиллерия перейти к реальному наступлению. А задумано было неплохо: демонстрируя давление на Крымское и далее, заворачивать на самом деле от Славяносербска через Трёхизбенку и Счастье к Широкому у российской границы, охватывая и окружая всю группировку в Станице Луганской. Замысел красивый, но вот по силам ли? Пожалуй, в нынешнем состоянии луганской армии — вряд ли. И главный недостаток замысла — очевидность, в том числе и для укров. То-то они и построили чуть ли не Линию Маннергейма от Старого Айдара через Райгородку до Новоайдара…
Укропы, не имея всё же сил — а может, и намерения — перейти в контрнаступление, артиллерией вызверились совсем. Сводки были одна красноречивее другой. Из Трёхизбенки лупили по району Долгое, Славяносербск и памятнику «Комбат». Обстреляли Хорошее, гаубица из Кондрашёвской била по району моста в Станице Луганской, по Фрунзе кидали мины со стороны Желобок, из Попасной вели пулемётный обстрел посёлка Молодёжный, Приветное приветили со стороны Счастье и тоже миномётами. По Первомайску пулялись из БМ 21 со стороны Попасной и Камышевахи. Оттуда же по посёлку Донецкий. Со стороны Старого Айдара ВСУ вели артиллерийский и танковый обстрел посёлка Весёлая Гора. На Бахмутке бьют по луганским позициям на высоте 175,9 и 31-му блокпосту.
В ответ стреляли тоже. И поиск вели. Алексей сам ходил через ночь, находя редкое по полноте упоение, когда удавалось хорошенько прижучить укропов. Выходы опять стали удачными, лишь с одним лёгким ранением у Ведьмака. Он даже выходы прерывать не стал. Словно судьба или кто там всем распоряжается, забрав двоих близких, на том успокоилась.
Иногда Алексею приходила в голову страшная и подлая мыслишка, что судьба забрала тех, кто мешал
Был, например, какой-то странный сон.
Алексей прилёг на койку — отдыхали после выхода, он ночевал в ту ночь в бывшей школе, отведённой здесь, на линии соприкосновения, под располагу.
Совсем немного полежал, закрыв глаза и перебирая в памяти прошедшие за день события, потом уснул. И… вышел.
Он не заметил — или просто не вспомнил потом — перехода. Вроде смутного полёта через облака. Но, возможно, он это себе позже сам внушил. Зато хорошо запомнил сам сон. Или это был не сон?
Нагромождение, нет, нагромождения образов. Крутящихся, распадающихся, собирающихся снова, перетекающих один в другой. Как калейдоскоп. Только не из кусочков, стеклянные узоры образующих, а из домов и людей, из камней и столбов, из совершенно непонятных, но кажущихся вещественными объёмов и непонятных деталей непонятных машин.
Голова шла кругом, но его держала одна мысль: он должен был увидеть что-то важное. От отца ли, от Юрки, от Ирки ли — Алексей не знал. Может, от самой смерти?
Или от Бога?
Он не знал, сколько это длилось, пока отсеивал ненужное, постепенно приближаясь к тому, что его звало. Ни долго, ни коротко — так казалось, будто вообще времени не было.
Но потом, наконец, контакт проявился. Скачком. Всё просветлело, а по центру зрения начало приближаться что-то подвижное, переходящее из формы в форму. На облако похожее. Пока Алексей с ним сближался, «облако» всё более затвердевало в своих формах… точнее, приобретая форму. И…
Это был монстр!
Что-то, явно не продиктованное, не рождённое земным разумом. По крайней мере, нормальным разумом, который оперирует информацией, полученной из жизненного опыта земного человека или из книг и прочих земных источников.
И монстр, показавшись, тем не менее никак не хотел вступать в контакт. Казалось, он не желает замечать человека — хотя Алексей откуда-то знал, что тот его видит.
Но Кравченко был упрям. Раз позвало ты меня, чудовище, — что же, давай поговорим. Что ты хотело от меня? Или поведать что-то — мне?
Казалось, монстр усмехнулся.
А потом мгновенно просверкнуло ощущение опасности…— и чудище взглянуло на него…
Именно в это мгновение Алексей понял, что смерть имеет много уровней.
Та, что поднималась из взгляда этого существа, была окончательной. Он это понял твёрдо. Как понял, что надо разорвать контакт и отойти.
Но он не мог от неё оторваться. От смерти. Она манила и втягивала, она всасывала в себя… и в черноту этого безмолвного и беспощадного взгляда…
И тут что-то вырвало его из этой тьма-образной воронки, куда он против своей воли — и в согласии с ней! — уходил. Что-то бесконечно светлое, как ему ощутилось, — хотя как может быть светлое бесконечным! — попросту выхватило его, как котёнка из воды, и понесло куда-то наверх.