Вирикониум

Харрисон Майкл Джон

— Я хочу, чтобы вы все увидели это, — произнес Целлар, когда тот вошел в комнату.

Старик устал. Кожа обтягивает кости его лица, как масляная бумага — каркас абажура, глаза закрыты. В нем стало куда меньше человеческого, чем казалось поначалу. Возможно, когда-то в далеком прошлом, это существо пересекло бескрайнюю пустоту, чтобы достичь Земли… Кромис такое допускал.

Если так, вызовут ли у него сочувствие человеческие беды? Сопричастность — да, когда они коснутся его, но понять эти беды ему не дано. Кромис вспомнил варана с Пустоши, зачарованного огнем костра.

— Ну

вот, все собрались, — пробормотал Птицетворец. Биркин Гриф нахмурился и фыркнул.

— А где Гробец? Я его не вижу.

— Карлику надо поработать. За пять дней он освоил осно вы управления приборами. Просто бесподобно. Но мне кажется, ему еще надо кое над чем потрудиться. И он это уже понял.

— Ну, покажите ваши живые картинки, — сказал Гриф. Дряхлые руки вошли в столб света. Целлар склонил голову, й окна вспыхнули у него за спиной.

— Сегодня утром стервятник пролетал над Вирикониумом, — произнес он. — Смотрите.

Улица в Артистическом квартале. Может быть, это аллея Творений, а может быть, и Софтлейн. Ветхие домишки накрепко заперты от бесшумного ветра. Кусок полотна, обвивающего водосточный желоб. Кот с глазами, похожими на выпуклые кнопки, крадется по мостовой, высовывает язык и лижет кусочек прогорклого масла. Больше никакого движения.

Кто-то, шатаясь и спотыкаясь, идет со стороны западной части квартала. Трое северян. Их кожаные штаны отвердели, покрывшись коркой пота, крови и доброго красного вина. Они тяжело опираются друг на друга, пускают по кругу флягу. Их рты беззвучно открываются и закрываются, точно у рыб в аквариуме. Им ни до чего нет дела.

Они не замечают движения в дверном проеме, которое принесет им смерть.

По-кошачьи гибко и бесшумно огромная черная тень выскальзывает на дорогу позади них. Огромный энергоклинок взлетает вверх и опускается. Тупые, ошеломленные лица становятся вялыми. Руки беспомощно подняты, прикрывая глаза. Воплей не слышно — лишь дико раскрыты рты. И желтые глаза, расположенные треугольником, разглядывают трупы с отрешенностью лекаря…

— Видите, это началось, — произнес Птицетворец. — Это происходит по всему городу. Машины ударили в тыл Кэнне Мойдарт. Пока северяне даже представления не имеют о том, что происходит. Но изменить что-то им уже не удастся.

Биркин Гриф поднялся, зло взглянул на ложные окна, и, хромая, сделал несколько шагов.

— Я отдал бы руку, чтобы никогда здесь не появляться, Птичник, — бросил он, явно намереваясь покинуть комнату. — Чтобы никогда этого не видеть. Из-за твоих окошек я перестаю ненавидеть врага, которого знал всю свою жизнь. Они подарили мне другого противника, из-за которого я чуть штаны не обмочил.

Целлар пожал плечами.

— Как скоро мы сможем выступать? — спросил Кромис.

— Через день, возможно, через два. Карлик почти готов. Я соберу всех птиц. Что бы ни думал ваш лорд Гриф, я никогда не получал удовольствия, любуясь жестокостью. Я больше не намерен следить за падением

Мойдарт. Птицы принесут больше пользы, если я направлю их тем путем, по которому вам предстоит пройти. Будьте уверены, лорд Кромис, вы увидите, как они возвращаются. Это редкое зрелище.

Кромис и Метвет Ниан покинули комнату вместе.

Оказавшись за дверью, она остановилась и посмотрела ему прямо в глаза. Она выросла. Девочка стала женщиной и ненавидела себя за это. Ее лицо застыло, губы напряженно сжались. Она была красива.

— Сударь, — проговорила она, — я не хочу прожить остаток жизни с таким грузом. Если разобраться, здесь виновата только я. Вряд ли меня можно назвать сильной королевой. Когда все это закончится, я отрекусь от трона.

Столь решительного заявления тегиус-Кромис не ожидал.

— Госпожа, — сказал он, — подобные мысли посещали вашего отца едва ли не всю жизнь. Он знал, что идет непроторенной дорогой. И вы тоже это знаете.

Она опустила голову ему на грудь и заплакала.

Двадцать четыре часа спустя небо над башней почернело от птиц. Казалось, ветер гонит их со всего Севера.

Бородачи-ягнятники и коршуны с подножья Монарских гор…

Филины, похожие на призраки лесов…

Эскадрон мрачных хохлатых орлов, летящих с ферм Нижнего Лидейла…

Стая канюков с границ Великой Бурой пустоши…

Сотня кречетов, двести рыболовов-скоп…

Тысяча злых хищных клювов в буре крыльев.

Кромис с Младшей королевой стояли у окна и смотрели на них, пока ночь не сменилась рассветом. Птицы кружили, не нарушая строй, заставляя воздух гудеть, потом раздавались трескучие хлопки — и они опускались, усеивая скалы и темные берега крошечного острова. Они садились на сосны. Теперь тегиус-Кромис понял, почему умерли эти деревья. Целлар слишком давно пользовался услугами своих пернатых созданий, и их когти не оставили на ветвях ни одного дюйма коры, а более мелкие сучки давно сломались под тяжестью металлических тел.

— Какие красавцы, — прошептала королева.

И все же именно эти прекрасные птицы погубили своего создателя.

…На равнинах к югу от Квошмоста, где крестьяне сжигали сараи перед приходом врагов, голодный северянин выстрелил из арбалета в стаю летящих сов. Вообще-то его на это толкнуло любопытство: он никогда не видел, чтобы совы летали так быстро. Одну птицу сбить удалось — скорее благодаря везению, чем меткости. Потом стрелок обнаружил, что добыча несъедобна. В замешательстве почесав подбородок, он отнес сову своему командиру…

Тусклый рассвет грязными пятнами полз вверх по базальтовым утесам эстуария. Первые лучи коснулись окна, у которого всю ночь простоял Кромис и смягчили его суровые черты, погладили по крыльям птиц, рассевшихся на соснах… и, наконец, посеребрили клювы семидесяти тяжелых пепельных стервятников, мерно бьющих по воде девятифутовыми крыльями — последних из армии Целлара, кто прилетел домой.

А потом рассвет одним касанием гигантской кисти очертил гигантский силуэт, который тихо плыл следом — длинный, черный, украшенный гербом: голова волка и три башни.