Виртуоз боевой стали
Шрифт:
Нор смотрел на него, забыв обо всем, не имея сил отвести глаза. Поэтому он хорошо видел, как вдруг вспыхнули пронзительной белизной пятна на лице горной твари – вспыхнули и тут же вновь подернулись желтым туманом. А потом чудовище скрипуче крикнуло, взметнуло над головой костлявые руки и медленно двинулось к скале. Дикари замерли, уставившись на своего вожака. Новый нечеловеческий крик мучительным эхом запутался в вершинах утесов, и Нор вздрогнул от неожиданности, потому что адмиральский дед громко сказал у него над ухом:
– Заметил-таки!
С этими словами, в которых не было ни досады,
Огнеухий подошел почти вплотную к скале. Один из дикарей зажег смоляной факел и, воткнув его в землю у ног своего предводителя, поспешно отбежал прочь. Факел зачадил, затрещал, разбрасывая горючие брызги, и стало наконец видно лицо подступившей твари. Все-таки лучше бы этого самого лица видно не было. Будто какие-то нечеловеческие руки долго и с наслаждением рвали его, тискали, снова рвали… И уши, действительно, оказались лохмотьями почернелой истрескавшейся кожи. Как может такое жить?! Ведь и в самом деле что-то дымно тлеет там, в глубине этих трещин…
Вновь вспыхнули белым отвратительные глаза Огнеухого, натужно раздвинулся исковерканный привычной мукой рот, чудище прокричало, кощунственно калеча благородный арси:
– Я тебя угадал. Спустись говорить.
Вместо ответа эрц-капитан оскорбительно расхохотался.
Огнеухий терпеливо дождался конца этого взрыва веселья, потом укорил:
– Ты убивал детей. Пятерых убивал. Не боялся. Теперь боишься бесед. Умно?
– Почему ж это боюсь? – Эрц-капитан пожал плечами. – Давай беседовать. Я превосходно слышу каждое твое слово.
Чудище погасило глаза, нелепо растопырило уродливые шестипалые руки.
– Ты убивал детей. Отцы злимся.
– Так что, нам следовало душевно подставить животы под стрелы твоих ребятишек? Отцы клялись мне не нападать, обманули и поплатились. Вместо досады радуйтесь, что легко отделались.
– Отцы нет обманываем. Дети глупы, хотели железа.
– Стало быть, это я виновен в глупости ваших детей-идиотов? – взбеленился эрц-капитан.
– Дети глупы. Ты – нет. Дети – дети. Должен снисход… снисхождать.
Адмиральский дед зевнул во весь рот, забыв прикрыться ладонью.
– Очень глупая у нас с тобой выходит беседа, – объявил он. – Я ухожу.
– Ты нет уходишь, – бесстрастно проскрипело чудовище.
Ученый старец действительно не ушел. Несколько мгновений они молчали, потом Огнеухий сипло пролаял:
– Явился панцирный страх. Убей. Отцы позабываем злобу.
– Коли вы единожды решились обмануть, то решитесь и дважды, и многажды. – Эрц-капитан снова зевнул. – Сами убивайте свой страх, а я теперь лучше соглашусь одеваться в холщовую рвань, нежели верить отцам.
Правая ладонь чудовища нырнула в складки одеяния, побарахталась там и выволокла на свет широкий и каменный нож.
– Теперь будешь поверить? – Огнеухий неторопливо взмахнул ножом, и с отчетливым, слышимым даже на вершине скалы стуком указательный палец его левой руки упал на землю.
Эрц-капитан молчал. И вновь медленно поднялся к звездному небу кончик увесистого ножа, и еще раз, и еще – только тогда высокоученый щеголь наконец-то соизволил разлепить надменно сжатые губы:
– Хватит.
– Уйдешь там, – Огнеухий махнул ножом, показывая. – Проснешься прежде рассвета. Опоздаешь – страх залезет в подземную путаницу, где доставать нет возможно. Придумаешь обмануть, не ходить – отцы прожуем твою печень. Старого победителя с собой не возьми: считает ребенком, нет верит. Станет решать сам. Погибаете. Не уходи одинокий. Возьми с собой недоростика.
Нор не сразу сообразил, что «недоростик» – это, скорее всего, о нем. Ах ты, шакал смаленый! Ну, погоди, попадешься еще!
Огнеухий вдруг дернул всем телом, шевельнул головой, будто вслушался. Потом проскрежетал:
– Не попадусь.
Он отвернулся и зашагал прочь. Боявшиеся дышать во время этой беседы дикари заторопились следом, повинуясь резкому взмаху его руки. Левой руки с шестью длинными когтистыми пальцами. А у подножия скалы остались валяться четыре кровоточащих обрубка – их было отчетливо видно в свете догорающего факела и звезд, безразличных к творящейся на земле бесовщине.
Перед рассветом выпала обильная роса. Нор продрог, он несколько раз оскальзывался на мокрых камнях и весьма ощутимо ушиб колено. А еще он злился. Пожалуй, повстречайся им кто-либо из Огнеухих, адмиральскому деду ни за что не удалось бы удержать своего юного спутника от попытки искрошить наглое чудище в труху. Парень припомнил бы проклятой твари все – и недоростика, и отрубленные пальцы, которые пришлось собирать (эрц-капитан желал на всякий случай иметь при себе доказательства нелепого сговора). Из-за какой-то погани с жареными ушами приходится брести враг знает куда в предрассветных потемках – зевая, трясясь от промозглой сырости, ушибаясь. Правый сапог промок, в нем отвратительно чавкает ледяная вода. Наверное, отстала подошва – только этого не хватало! Дикари, что ли, заплатят за погубленную обувку?
Хоть то хорошо, что дорога, которой весьма уверенно вел парня ученый старец, оказалась куда проходимее вчерашней тропочки. Да и идти пришлось не очень-то долго. Когда на земле четко обозначились протянувшиеся с востока тени, адмиральский дед неожиданно остановился и завертел головой.
– Пожалуй, пришли, – протянул он раздумчиво. – Маленький, у тебя глаза цепче моих – глянь-ка, что это за пятно виднеется на откосе?
– Дыра какая-то, – мрачно ответил Нор, стуча зубами.
Щеголеватый старец бодро потер ладони:
– Вот над этой дырой мы с тобой и засядем…
Предутренняя серость скрадывала расстояние, откос был вовсе не таким пологим да гладким, как померещилось снизу, так что за время подъема Нор успел сперва согреться, а потом взмокнуть. Дыра, кстати, тоже оказалась не дырой, а дырищей. В нескольких шагах от этого входа в черное нутро гор эрц-капитан остановился, тяжко дыша и шаря вздрагивающей ладонью по левой стороне груди. Нор мялся рядом, дожидаясь дальнейших приказов. Парень был хмур и подчеркнуто молчалив: ночью, сразу после ухода Огнеухого, он пристал к адмиральскому деду с расспросами, но тот весьма нелюбезно попросил отвязаться. Наверное, хозяин все-таки заметил его обиду, а может, именно теперешний миг счел наиболее удобным для объяснений. Так или иначе, он вдруг заговорил: