Вирус бессмертия (сборник)

Брэдбери Рэй Дуглас

Мы были одни в просмотровой. По-моему, киномеханик нас слышать не мог.

— Видеть не видел, — ответил я. — Но слышал довольно странные вещи.

Джейк сделался бледен как смерть.

— Касающиеся пленки, Б.Д.?

— Касающиеся вас, Джейк. — Я дружелюбно улыбнулся: пусть знает, что я не придаю слухам никакого значения. — Я слышал, например, что вы не хотите пускать передачу в эфир.

— Это правда, Б.Д., — твердо сказал он.

— Да вы отдаете себе отчет в том, что вы говорите?! Каковы бы ни были ваши личные вкусы — кстати, если хотите знать, мне самому эти «Всадники» не по душе, в них есть

какая-то патология, — но сейчас это самая модная в стране рок-группа. Этот гнусный мошенник Херм Геллмен содрал с нас двести пятьдесят тысяч долларов всего за один час. Двести тысяч мы ухлопали, чтобы отснять пленку, еще сто тысяч съела реклама — заказчики не жалеют расходов. Лента влетела в миллион, если не больше. И если мы не выпустим передачу в эфир, мы швырнем этот миллион псу под хвост.

— Я знаю, Б.Д., — ответил Джейк. — Знаю и то, что рискую потерять работу. И все равно я против того, чтобы передача пошла в эфир. Подумайте об этом. Давайте я покажу вам самый конец. Я уверен, вы поймете, почему я готов остаться без работы, и согласитесь со мной.

Под ложечкой у меня противно засосало. Надо мной тоже стоит начальство, и это начальство заявило, что программа «Всадники зовут» будет при всех условиях показана телезрителям. При всех условиях. И обсуждению этот вопрос не подлежит. Да, происходит что-то не совсем понятное. Время для коммерческой передачи купили у нас за неслыханную цену, и сделал это военный концерн, который никогда еще не заказывал нам рекламу. Однако меня гораздо больше беспокоило другое: Джейк Питкин не славился свободомыслием и независимостью взглядов, и вот поди ж ты — ставит теперь на карту свою работу. Значит, уверен в моей поддержке, иначе не отважился бы на такой шаг. Увы, от меня ровным счетом ничего не зависело, хоть Джейку я об этом сказать и не мог.

— Начинайте, — распорядился Джейк в микрофон. И когда свет в просмотровой погас, повернулся ко мне: — Вы сейчас увидите их последний номер, Б.Д.

…Чистое голубое небо на экране, томные, ленивые аккорды гитары. Камера медленно ползет по небу: легкие белые облака, маленькое, бесконечно далекое солнце — не солнце, а крошечная светящаяся точка. Эта точка подплывает к центру экрана, и в этот момент в аккорды электрогитары вплетается тихое жужжанье ситара. Медленный, очень медленный наезд на солнце. И чем больше становится его шар, тем громче жужжанье, гитара смолкает, и начинает отбивать ритм барабан. Громче, громче гудит ситар, и жестче стук барабана, и все быстрее, быстрее, а солнце продолжает расти, и наконец весь экран заполняет невыносимо яркое сияние. Ситар и барабан словно обезумели, но, перекрывая их, звучит голос — словно стон больного в горячечном бреду:

— Ярче — тысячи — солнц…

Свет чуть бледнеет, из него проступает прекрасное лицо женщины с темными волосами, огромными глазами и влажными губами, и вдруг на звуковой дорожке остаются только приглушенные воркующие звуки гитары и тихие голоса:

— Ярче тысячи… тысячи солнц!

Лицо женщины расплывается, вместо него на экране — «Четыре всадника» в черных одеждах, и мелодия, возникшая с появлением лица женщины, переходит в минор и звучит уже как погребальная песнь под аккомпанемент скорбных, отрешенных аккордов электрогитары и тоскливого гуденья ситара:

— Мир темнеет… темнеет… темнеет.

Монтаж вставных кадров:

Горящая

вьетнамская деревня, убитые женщины, дети…

— Мир темнеет, темнеет, темнеет.

Горы трупов в Освенциме…

— И ночь!

Гигантские кладбища машин, на переднем плане — худые, как скелеты, негритянские ребятишки в лохмотьях…

— Я умру…

Охваченное пламенем негритянское гетто в Вашингтоне, на заднем плане — туманный силуэт Капитолия…

— …не увидев рассвета!

Огромное, во весь экран, лицо «всадника»-солиста, сведенное судорогой отчаяния и экстаза. Ситар играет в дубль-ритме, горестно плачет гитара, и «всадник» кричит в исступлении:

— Но я еще жив, и дай мне пройти этот путь! Скорей, я зову вас с собой, остались мгновенья!

Снова лицо женщины, но бесплотное, прозрачное, сквозь него бьет беспощадный желтый свет. Все быстрее рокочет ситар под обреченное рыданье гитары, и «всадник» заходится в неизбывной муке:

— И вспыхнет огонь, великий огонь озарит мое небо!

На экране — ничего, кроме жесткого, ослепляющего света…

— Смерть! Хаос! Ничто!

Экран мгновенно гаснет. Через несколько секунд чернота начинает высвечиваться вдоль горизонта тусклым синеватым заревом…

— Пусть вспыхнет огонь… великий огонь… наш последний свет… Никто не вернется, чтобы снова пройти этот путь!

Музыка смолкает. В полной тишине экран освещается взрывом чудовищной силы. Рвущий барабанные перепонки грохот. Медленно разворачивается зловещий гриб атомного облака. Под слабеющий гул и рев оно наливается огнем. Снова, на этот раз едва различимое, проступает сквозь атомное облако лицо женщины. И, заглушая рев, с непристойным благоговением шепчет голос:

— Ярче тысячи… Боже великий, ярче тысячи… тысячи солнц!

Экран потух, в зале зажегся свет.

Я видел и глядел на Джейка. Джейк глядел на меня.

— Какая мерзость, — наконец произнес я. — Меня просто тошнит.

— Вы ведь не согласитесь показывать ее людям, правда, Б.Д.? — тихо спросил Джейк.

Я быстро прикинул. Номер занял минуты четыре — четыре с половиной… пожалуй, можно попробовать.

— Вы правы, Джейк, — решил я. — Мы не станем показывать людям этот бред. Вырежем номер и втиснем еще какую-нибудь рекламу. Время будет покрыто полностью.

— Вы не поняли, Б.Д., — ответил Джейк. — Контракт, который навязал студии Херм, не позволяет нам ничего менять. Мы показываем все как есть или вообще ничего не показываем. А пленка вся такая.

— Что значит — вся такая?

Джейк заерзал на стуле.

— Эти ребята… понимаете, Б.Д., они больные…

— Больные?

— Они… видите ли, у них навязчивая идея, они влюблены в атомную бомбу. Все, что они делают, бьют в одну точку.

— То есть, значит, что же — вся пленка такая?

— Вот именно, Б.Д. И мы показываем этих маньяков ровно час или не показываем вообще.

— С ума сойти.

Мне хотелось сказать Джейку: «Сожгите ленту и спишите миллион долларов в убыток». Но я знал, что эти слова будут стоить мне места на студии. И еще я знал, что не успеет закрыться за мной дверь, а на моем месте уже будет сидеть человек, который не пойдет против воли начальства. Начальство же, судя по всему, просто выполняет волю еще более высокого начальства. Стало быть, все бесполезно. И выбора у меня нет.