Вирус «Reamde»
Шрифт:
– Уоллес – противноватый тип, – ответил Питер. – Кое-что из его слов… Послушай. Я понял, что свалял дурака, уже пока с ним говорил. Ругал себя последними словами. А когда все кончилось и он отдал мне деньги, я сообразил насчет границы.
– И хотел найти пункт, где очередь больше.
– Да. Меньше шансов, что машину обыщут.
– И когда ты в Эбботсфорде смотрел время ожидания…
– Я искал пункт, где дольше стоят.
– Обалдеть можно.
Некоторое время Зула молча вела машину, вспоминая прошедший день.
– Почему ты сделал это в шлоссе?
– Уоллес предложил. Мы пытались согласовать графики. Я упомянул, что буду в шлоссе. Он сразу сказал, что это место его устраивает. Не в лом ему было ехать из самого Ванкувера по зимней
– С каких пор бухгалтеры платят за услуги по информационной безопасности наличными?
Питер не ответил.
Зула продолжала думать. Стодолларовые купюры. Сто банкнот – десять тысяч баксов. Это какой примерно толщины пачка? Не очень большая. В машине можно спрятать без труда.
У Питера с собой больше. Куда больше. Она вспомнила, как в Эбботсфорде он что-то перекладывал в багажнике.
– Секундочку, – сказала Зула. – Ты берешь двести баксов за час. Десять тысяч долларов – пятьдесят часов твоей работы. А мне думается, что у тебя с собой куда больше десяти тысяч. Значит, куда больше пятидесяти часов твоего времени. Ты в последнее время просто не сидел столько за компьютером. Ты ремонтировал дом. Да с одним гипсокартоном больше недели возился!.. Когда ты успел наработать столько часов?
И тут вся история выплыла окончательно.
Зула оказалась права: им впрямь нашлось о чем проговорить до самого Сиэтла.
Питер тоже не ошибся, когда сказал, что теперь Зула его бросит. Не из-за того, что он сделал в прошлом – хотя это, конечно, была полная дурость, – а из-за сегодняшнего нелепого спектакля с пересечением границы.
Впрочем, окончательно он себя сгубил, когда попытался сослаться на дядю Ричарда.
Они были уже где-то в районе Эверетта, на въезде в северные пригороды Сиэтла. У Питера оставалось десять – пятнадцать минут на то, чтобы оправдаться. И он напомнил про темные делишки, которые Ричард Фортраст проворачивал – или якобы проворачивал – в прошлом. Зула отлично ладит с дядей Ричардом, так что не устраивает ее в Питере?
Тут она оборвала его на полуслове и сказала, что между ними все кончено. Сказала с такой определенностью в голосе и в лице, что Питер прибалдел. Это и завораживало, и пугало. Потому что мужчины, по крайней мере его сверстники, не настолько уверены в себе, чтобы принимать решения нутром. Им нужно выстроить систему логических обоснований. Зула – другое дело. Ей не надо было ничего решать. Она просто сообщила новость.
День 1
Три дня назад, в пятницу, перед поездкой в шлосс Зула сбежала с работы пораньше, отправилась прямиком к Питеру в этажи (именно так он называл свое жилище), чтобы бросить вещи, а машину припарковала в складской части здания, куда со стороны переулка вели гаражные ворота. Поэтому теперь, несмотря на разрыв, ей пришлось возвращаться и за машиной, и за пожитками. С трассы Зула съехала на Мичиган-авеню и, миновав аэродром Боинг-Филд, свернула обратно к Джорджтауну.
Сто лет назад это был самостоятельный городок, живший за счет производства и потребления спиртного. Границами Джорджтауну служили каналы и железнодорожные ветки. В начале двадцатого века его поглотил Сиэтл, который больше не мог терпеть у себя под носом богатый, но не обложенный налогами район.
Едва самолеты стали обычным делом, в южной части городка немедленно построили аэропорт. Во времена Перл-Харбора его национализировали, и всю войну «Боинг» запускал отсюда «Б-17» и «Б-27». Хибары клепальщиков заполонили тихие узкие улочки Джорджтауна, однако тот сохранял индивидуальность до конца века, пока не покорился нашествию с севера: дот-комы в поисках дешевых офисных помещений вторглись в одноэтажные промышленные районы к югу от центра и оккупировали механические и литейные цеха, не устоявшие перед китайской конкуренцией. Станки выкорчевали, выбросили или пустили с молотка, потолки
Потолок на нижнем уровне подпирали еловые бревна – отличный получился бы ресторан или паб с пивоварней, вот только стояло это старое кирпичное здание вдалеке от оживленных мест, да и без него подобных заведений в Джорджтауне хватало. А так пришлось делить нижний этаж надвое: одну часть Питер сдал сварщику редких металлов (тот изготавливал детали для аэрокосмической отрасли), а во второй устроил себе мастерскую. В ней-то все выходные и простояла машина Зулы. Верхний, отделанный этаж, выходивший старыми уютными окнами на Боинг-Филд, тоже делился пополам: сам Питер обитал и работал в лофте без перегородок, а вторую часть доводил до ума, рассчитывая сдать продвинутой молодежи, которая, по его словам, не прочь пожить «среди арок».
Зула не понимала, о чем он говорит, пока не попривыкла к району и не заметила, что окна и двери в старых зданиях – самые настоящие обложенные камнем и кирпичом арки, каких не встретишь в новых домах. А Питер не просто заметил – он осознал их привлекательность для некоторых людей, то есть человеческого в нем обнаружилось больше, чем в обычном нерде.
Из поездки вернулись около двух ночи. Зула пошла наверх собирать вещи, скопившиеся за два месяца, прожитых с Питером, условно говоря, вместе, увидела нарочно не заделанные при ремонте оконные арки, и тут на нее накатило – она не могла ни двигаться, ни ясно мыслить. Так и стояла в темноте. Огни аэродрома били в низкий свод выдохшихся облаков, их зеленовато-серебристое мерцание будто слоем краски заливало стекла оконных проемов.
Зула испытывала странное умиротворение и (вполне естественно в таких обстоятельствах) спрашивала себя: «Что я вообще в нем нашла?» Внешность – понятно, но дело не только в ней. Может, непредсказуемые озарения вроде того, с арками? И вот еще: Питер постоянно вкалывал и многое умел, чем напоминал Зуле родное айовское семейство. К тому же он был умен, имел массу разных увлечений, о которых свидетельствовали стопки и развалы книг, и мог увлекательно о них рассказывать, если вдруг случалось настроение поговорить. Тут, в одиночестве, пока Питер распаковывал снаряжение, Зула шаг за шагом, будто следователь на месте преступления, начала вспоминать, как влюблялась, и убеждаться, что вовсе не вела себя по-идиотски. Она не заметила признаков грядущего разрыва, таких очевидных в последние двенадцать часов, – это еще можно себе простить. Бывшие подруги наверняка не спрашивали у нее за спиной, что она нашла в этом парне.
А отсюда – в последний раз, пока она стоит одна в темноте и еще может передумать, – вопрос: бросать ли Питера окончательно. Впрочем, Зула не сомневалась: проснувшись утром, ни о чем не пожалеет. С двоими так уже было. В ее университете смуглолицые ботанки, изучавшие жидкостную динамику, не пользовались у мальчиков таким успехом, как, например, голубоглазые блондинки с факультета гостинично-ресторанного бизнеса. Но она, обитатель съемного жилья и хозяйка садика в горшочках на крыше, возделывала и берегла немногочисленные отношения, а вырастив редкий томат, наслаждалась им, наверное, больше, чем те, кто покупает овощи корзинами в супермаркете. Поэтому кое-какой опыт у нее имелся. В своей правоте, как и в предыдущие два раза, она не сомневалась.