Вишенка. 2 том
Шрифт:
— Вот чего я никогда не могла понять. Разве она уехала не в дилижансе?!
— К несчастью, нет! Я же, видя, что она не является ко мне, поехал в деревню, где она жила, там мне сказали, что Пьеретта, взяв мою дочь, отправилась пешком в Монпелье. Обе были здоровы, когда оставили деревеньку. В Монпелье Пьеретта хотела взять место в дилижансе. Я навел справки в Монпелье, оказалось, что действительно в контору дилижансов приходила крестьянка с ребенком на руках, желая взять место в одной из карет, отправлявшихся в Париж, но, к несчастью, дилижанс уже уехал. Тогда Пьеретте пришла в голову
— И вам досталось богатое наследство от одного из ваших родственников?
— Да, но к чему мне это богатство? Я не могу никого им осчастливить.
— Вы еще молоды, вы можете жениться.
— Жениться? Нет, я этого не сделаю: если дочь моя еще жива, она одна будет иметь всю мою любовь.
— Повторяю вам, любезный Арман, что вы неблагоразумны. Вполне могло случиться, что… эта девочка умерла во время своего переезда в Париж. Дети подвержены самым разным болезням, а кормилица, боясь ответственности, скрылась в другую местность, не уведомив вас о смерти ребенка.
— Да… знаю, что можно и это предполагать.
— Потом, если Клотильда и жива еще, то прошло столько времени, ей теперь было бы…
— Двадцать два года с половиною.
— Вот видите, почему бы вы могли ее узнать?
— По этому предмету, сударыня.
И господин Дюмарсель вынул спрятанный на груди его маленький стеклянный медальон, в котором лежали волосы, составлявшие цифры, цветок и различные украшения.
— Я приказал сделать два совершенно одинаковых медальона: один из них я повесил на шею моей дочери, запретив кормилице когда-либо его снимать с нее, другой же оставил у себя.
— И вы думаете, что, выросши, эта бедная Клотильда все продолжала носить его?
— Без сомнения, я полагаю, что если мы владеем предметом, посредством которого можем надеяться отыскать когда-нибудь своих родителей, получить имя, найти семью, как бы бедна она не была, то подобный предмет для нас выше всякой драгоценности.
Госпожа де Фиервиль замолчала, и некоторое время оба не говорили ни слова. Наконец тетка Леона сказала равнодушным голосом:
— Я овдовела… после нескольких лет супружества… к несчастью, у меня не было детей!..
— Детей, — воскликнул господин Дюмарсель, бросив на нее строгий взгляд, — детей! Господь справедлив, он не дал их той, которая оттолкнула от себя свою дочь!..
Движение гнева и нетерпения вырвалось у госпожи де Фиервиль, но, стараясь сдержать себя, она возразила:
— Кажется, милостивый государь, вы пришли сегодня ко мне с заранее предвзятым намерением… говорить мне колкости… Очень хорошо…
— Нет, я пришел к вам, Чтобы поговорить с вами о моей дочери… о моих тщетных поисках… я все думаю, что этот предмет должен вас занимать… вижу, что я ошибся… Впредь не буду больше говорить о том, что вы желаете забыть.
После этих слов молчание возобновилось, и его прервала опять же госпожа де Фиервиль.
— Извините, пожалуйста, милостивый государь, если я нарушу нить ваших размышлений… но мне надо задать вам несколько вопросов…
— Спрашивайте, сударыня, я к вашим услугам.
— Вы, вероятно, знаете, что племянник мой, Леон Дальбон, который мог бы составить блестящую партию, женился… на гризетке.
— Да, мне сказали, — отвечал, улыбаясь, господин Дюмарсель, — что племянник ваш женился по любви… Это, конечно, должно вам казаться весьма странным, потому что вы не понимаете подобных союзов.
— Да, я не понимаю, как человек в положении моего племянника может породниться бог знаете какими людьми… Какой-то господин Сабреташ… старый солдат… это дядя его жены… Как лестно находиться в обществе такого господина, который выражается как извозчик!.. Но этот ужасный Сабреташ… хвалился, что он и племянница его знакомы с вами… неужели это правда? Что же касается меня, то, признаюсь, мне это показалось так необыкновенно, что я не поверила.
— Напрасно, сударыня… я действительно знаю этого старого ветерана и его племянницу Агату… прелестную молодую девушку, потому что, когда я ее увидел в первый раз, она еще не была замужем… Она понравилась мне с первого взгляда… так приятно было слышать ее нежный голос… вся ее особа заинтересовала меня в высшей степени…
— Боже мой, милостивый государь, вы говорите о ней с таким жаром… что я могу опасаться за спокойствие моего племянника.
— Я говорю, что чувствую, и нахожу, что нет надобности скрывать свое мнение, если оно искренно и правдиво. О чувствах же, которые испытываю к этой молодой женщине, я могу громко говорить всем и каждому, не краснея.
При этом ответе госпожа де Фиервиль не может скрыть свою досаду и с гневом сжимает и комкает попавшиеся ей под руку бумаги.
— Но вот что неоспоримо, — говорит она, — это то, что мой племянник отлично сознает, что он никуда не может показаться со своей женою в свете. Она была бы положительно не на своем месте. Потому в самый день свадьбы он уехал с женою в Бретань, в поместье свое «Большие дубы». Они жили там, как медведи в берлоге, не принимая никого из соседей.
— Вы, вероятно, посетили их там, сударыня?
— Да, милостивый государь, я не хотела противиться своему любопытству, я желала видеть, что это за чудо, которое скрывают от всех.
— Что же? Не нашли ли вы, что в этой молодой женщине есть какое-то очарование, есть нечто, что так и влечет к ней?..
— Нет… она хороша, я этого не отрицаю… но есть тысячи женщин гораздо лучше ее. Племянник и его… супруга пробыли два года в Бретани, потом в один прекрасный день уехали в Италию.
— Да, но они уже несколько дней как в Париже. Леон и Агата возвратились из своего путешествия.