Вишенки в огне
Шрифт:
– Надо идти на соединение с нашими.
Углубившись в лес, Кузьма остановился, обвёл взглядом подчинённых, что замерли перед ним. Грязные, в синих технических робах они нелепо смотрелись на фоне лесной зелени, чистоты.
– Вчетвером мы ничего сделать не сможем. Так, только врага насмешить, а вместе с какой-нибудь воинской частью мы – сила.
– Оно так, – поддержал его Агафон. – Как-то непривычно да и боязно вот так играть в догонялки в одиночку. Быстрее бы пристать.
– И поесть бы, – произнёс Андрей Суздальцев. – Это ж когда мы последний раз ели?
– Кому что, а вшивому – баня, – Федя Кирюшин с опаской оглядывался вокруг. – Тут бы ноги уносить, шкуру спасать надо, а он…
Долго шли по лесу, стараясь выдерживать направление строго на восток, и только к концу дня решились подойти к дороге. Она напоминала о себе постоянным гулом машин.
Навстречу колоннам
– Гос-по-ди! – ухватился за голову Агафон. – Неужели, командир? Неужели сдалась Красная армия, Господи? Что ж это будет? Как же так?
– Ну – у, допустим, и не вся Красная армия. Мы вот с тобой не сдались и Кирюша с Андреем тоже. Так что не вся, – Кольцов стоял за деревом с побледневшим лицом, только неимоверным усилием воли сдерживал свои эмоции, чтобы не закричать, не заматериться не хуже подчинённого. Он и сам не до конца понимал, что происходит, однако должность и положение командира не позволяли впадать в панику, потому и старался держать себя в руках. Хотя голос дрожал, дрожал от волнения, от избытка неведанных доселе тяжёлых, отвратительных чувств, что захлестнули Кузьму.
Вот так стоять и со стороны смотреть, как позорно, бесславно сдались твои товарищи по оружию, с кем ты ещё вчера был на учениях, в казарме, с кем пели такие хорошие патриотические песни, на кого надеялся как на себя и вдруг… Что может быть трагичней, страшнее, ужаснее для солдата? Жалкие подобия вчерашних героев? Предатели? Или несчастные люди? Не укладывалось в голове, что такое может случиться. «На чужой территории…» – по – другому и не могло быть. И вдруг?! Что это? Как это понять? Кто объяснит? И что делать вот этой горсточке бойцов, что чудом уцелели от полнокровного танкового батальона? А ведь и им не было легко и они гибли, но сражались, бились да последнего вздоха, но чтобы руки к верху? Нет уж! Кузьма пытается вспомнить хотя бы один случай из их роты, чтобы сдались в плен, но, нет! Не припомнит. Не было такого. Сражались – да! Гибли – да! Но сдаться?! И в мыслях не было.
Паша Назаров. Кинулся за пулемётом, чтобы со своим штатным оружием на врага… О бое думал, не о жизни собственной, не жизнь свою спасал. И не сдался. А эти, что обречённо бредут по дороге под охраной надменных, по – хозяйски чувствующих себя на нашей земле немецких солдат? Неужели была такая безысходность? Что двигало красноармейцами перед тем, как сдаться, поднять руки перед врагом? Командиры приказали? Или сами жить захотели, совесть солдатскую потеряли?
В какую сторону идти им, экипажу танка? Экипажу, горсточке бойцов, что уже успели хлебнуть солдатского лиха по самые ноздри, но не сдались, сражались и будут сражаться? У кого спросить? Кто даст совет, надоумит? Неужели и правда сдалась вся Красная армия? Но душа, сердце, разум противятся этому. Не хотят и не могут принять. А действительность вот она – нескончаемая колонна жалких, униженных пленных красноармейцев. Это-то как понимать? Неужто вот такая огромная масса некогда вооружённых людей в едином порыве подняла руки, бросила оружие? Сдалась на волю победителя? Быть того не может! Кузьма не хочет и не может смириться с этим, поверить в такое. Но пленные красноармейцы-то вот они! Прямо перед глазами, можно крикнуть, они услышат. А что говорить? Что спросить у них? И что ты хочешь услышать в ответ? Не-е-ет! Тут что-то не то.
– Командир, что это? Как это понимать? – Агафон Куцый по – прежнему с недоумением и ужасом в глазах переводил взгляд то на пленных, то на Кузьму, ждал ответа, тормошил командира за рукав. – Что делать? Как это понимать?
Кузьма повернулся к подчинённым. Их – трое, с ним вместе – четверо, четыре активных штыка.
Вон, под кустом сидит с отрешённым выражением лица отличный наводчик, но немножко замкнутый в себя, «сам себе на уме» говорят о таких, Фёдор Кирюшин. Его все в экипаже называют Кирюшей. Хороший парень, только над ним постоянно нужен начальник, нужен контроль над ним. Сделает всё, сделает на совесть, добросовестно, но без видимой инициативы, без рвения служебного, не по своей воле. Если знает, что спросят за его работу, спросят жёстко, будет делать. Но и не преминет увильнуть, уклониться, если есть, если подвернулась такая возможность.
Таким надо управлять, направлять, даже подстёгивать, подгонять, а так – надёжный товарищ. Не стесняется и не скрывает веры в Бога, что по теперешним временам уже подвиг. Один у матери, отец и остальные дети умерли в голодные тридцатые годы. Говорил как-то Кузьме, что в детстве нищенствовал, просил подаяние
Стиснув зубы, прижавшись к берёзе, застыл меха ни к-водитель от бога Андрей Суздальцев. Это именно он управлял танком, когда закончились патроны и снаряды, направляя боевую машину на врага, давил гусеницами и технику, и живую силу противника. Командир танка хорошо слышал в наушниках во время того страшного, смертельного броска, как матерился механик-водитель: страшно матерился! От этих матов у командира экипажа мурашки по коже шли, так красиво и страшно матерился механик-водитель танка рядовой Суздальцев Андрей Миронович! Мурашки по телу не от хруста немецкой техники под гусеницами танка, не от вида убегающих, обезумевших врагов, а от матов сослуживца, подчинённого, настолько виртуозно и смачно он матерился. Он и воевал также, как и матерился: самозабвенно, искренне, отдавая всего себя делу, которому служит. Кузьма уверен, что коснись Андрею воевать и без оружия, он и с голыми руками кинется в драку. Весельчак, балагур, свой в доску, тракторист из Сталинградской области. За видимым балагурством, шутками, скрывается очень ответственный, надёжный товарищ. Преданный, дисциплинированный и исполнительный солдат, настоящий воин, боец в самом прямом, самом высоком понимании этого слова. Такой не подведёт никогда. Он очень гордился, что являлся механиком-водителем такой грозной машины, как тяжёлый танк КВ-1. Свою воинскую специальность любил, относился к ней в высшей степени ответственно и добросовестно. Обращался к танку как к живому существу, разговаривал с ним. Сейчас не похож на себя. Нет, не испуган: он всё плохое внутри себя перемелет, но виду не подаст, что ему плохо. О таких говорят: «Умеет держать удар». Всё выдержит, всё вынесет, любую трудность, ни одно горе-беда не подкосит, не выбьет из колеи. В первый день войны, когда немцы бомбили танковый полигон, именно он, Андрей Суздальцев не потерял самообладание, не растерялся. Надёжный? Скала! Гранит! Кремень! Правда, когда покинули танк, Кузьма видел, как Андрей плакал. Это он впервые не сдержал себя. Впрочем, никто не видел и слёз у Кузьмы, хотя они и были. Ведь танк для экипажа был не просто сорокатрёхтонным куском металла и оружием, а живым существом, живым организмом с душой и сердцем. Даже больше – боевым товарищем, сослуживцем, однополчанином, бросавшимся в гущу боя вместе с экипажем, выручавшим своих друзей, прикрывавший их своим железным телом до последнего. Притом, был товарищем надёжным, верным, преданным. Тут не только уронишь слезу при прощании, а в пору волком завыть, не то что…
Новичок в экипаже Агафон Куцый. Сколько суток знаком с ним Кузьма? Трое? Четверо? Или неделю? Нет, кажется, что вечность знаком. Спокойный, рассудительный, уверенный в себя здоровяк и немножко увалень с предгорий Алтая. Говорил, что до армии охотником был. Уходил на охотничьи промыслы в тайгу и там промышлял месяцами с отцом и старшим братом. Правильно. Вишь, как метко он стрелял в немцев, что вокруг Павлика Назарова сгрудились. Продуманный. Прежде чем что-то сделать или сказать – подумает, взвесит, оценит. Не бросается сломя голову. Практичный, прозорливый. Умудрён жизненным опытом. Его трудно удивить чем-либо. Смотрит вперёд намного дальше своих товарищей. Кто бы мог додуматься ещё там, на переправе, что им, танкистам, надо вооружиться как пехотинцам? А вот Агафон сообразил. Надёжный? Сможет сдаться в плен, поднять руки? Эти слова и действия, даже мысли об этом не для него, не для Агафона, они ему не подходят, не к лицу. Такие люди надёжны сами по себе, надёжны по определению. Ни тени сомнения! А вот сегодня растерялся чуток, глядя на пленных. Впрочем, и он, Кузьма, тоже не безгрешен. Такое зрелище кого хочешь выведет из себя, расстроит, выбьет из привычной колеи.
И вот эти солдаты сейчас смотрят на него, младшего сержанта Кольцова, смотрят на своего командира, начальника первой инстанции, самой нижней ступеньки армейской служебной лестницы, повелителя их воли, распорядителя их жизней, вершителя их судеб, ждут ответ на все вопросы, что поставила жизнь в последние дни, ждут решительных действий. И он обязан дать ответы! Он – командир! В него, в командира, верят его подчинённые. Вот только кто ему подскажет выход из положения, кто ему ответит на все вопросы? Ведь и он из тех же плоти и крови, что и подчинённые, и ему больно и непонятно, как и им.