Вишневый сад
Шрифт:
Ничего не ответив, Гарден, увязая по щиколотку в голубом ковре, направился к выходу.
Брокмен смотрел, как удаляется старая сутулая спина великого Гардена, всемогущего, блистательного Фила, для которого не было ничего невозможного. «Человек-театр!» — говорили про него. И вот уходит сейчас безработный техник его
— Я приду на спектакль, Гарден! — крикнул Брокмен. — Что даешь вечером?
Фил не обернулся, не замедлил шага.
— «Вишневый сад». Сегодня я даю «Вишневый сад».
К началу Брокмен не успел: готовилась к испытаниям новая серия биробов-художников. Если дело выгорит, на сколько «чистых» можно рассчитывать?.. Брокмен прикинул — получалось подольше, чем при замене биробами актеров. Больше, если даже придется оплачивать пенсион всей ненужной более массы пачкунов.
Брокмен удобно устроился в приготовленном для него кресле и с наслаждением вытянул натруженные ноги.
Шел последний акт. Брат и сестра прощались с домом, садом: «О мой милый, мой нежный, прекрасный сад!.. Моя жизнь, моя молодость, счастье мое, прощай!..»
Как великолепна сегодня Раневская! Это просто живая Бьюти!.. В голосе — нежность, еле сдерживаемые рыдания, надсадные горькие ноты — великолепно!
А это, видимо, сам Гарден. Конечно же! Старая, сгорбленная многими летами спина! Заплетающаяся, тяжелая походка смертельно больного человека... Прекрасные куклы! Никакой статической ошибки, а ведь запись сделана по меньшей мере лет десять назад. Полная иллюзия живых людей. Недаром славится его студия! Пусть приезжают наблюдатели. Брокмен лишь выиграет: дополнительная реклама его театру!
Фил Гарден подошел к двери, коснулся ручки. Заперто, старик! Забыли про тебя — никому ты больше не нужен.
Старик присел на диван, такой же скрипучий и древний, как он сам. Провел по спинке: почистить надобно — и прилег, на краешек, бочком, да и затих. И словно лопнула струна — печальный, замирающий в тревоге звук. А в саду стучат топоры — тук, тук, тук... — словно забивают гроб, размеренно и глухо: это вырубают вишневый сад...
Зал затаил дыхание. Сейчас это было — единое, огромное, чуткое существо, понимающее непоправимость случившегося там, на сцене, и страдающее поэтому искренне и глубоко.
В тот самый миг, когда тишина взорвалась бурей восторга и аплодисментов, Брокмена оглушило собственное имя, вспыхнувшее в мозгу: «Брокмен!.. Я обманул тебя! Все годы в студии играли актеры, мои товарищи. Все десять лет здесь смеялись и плакали люди, потому что жило, дышало здесь настоящее искусство! Театр биробов обречен. Как говорил великий Гете, котам нужна живая мышь, их мертвою не соблазнишь. Скопировать творчество невозможно...»
Брокмен вскочил, закричал, но его крик потонул в неистовом реве зала. Люди били в ладоши и скандировали: Фи-ла-Фи-ла-Фи-ла!..
Позывные ТЕПАС назойливо стучали в висках. Передавались важнейшие новости за истекшие сутки: «Вчера на сцене, во время представления скончался выдающийся трагик нашего столетия Фил Гарден. Смерть наступила в результате...»
Брокмен отключился — это он знал. Предстояло ехать на завод. Сегодня в полночь начнутся испытания новой серии биробов...