Висталь. Том 3
Шрифт:
Антонио: С этим трудно не согласиться… Всё Великое создавалось и создаётся долго и мучительно. Только на свой врождённый талант полагается, как правило, юнец с недозревшим разумом, но перезревшим самомнением. Но бывают и единовременные взлёты, прорывы, что в своей гениальности не уступают всем совершенным и выточенным годами, шедеврам! Но я также понимаю, что такие взлёты возможны только благодаря такой ежедневной само отречённой работе над собой, и своим творчеством, – работе скрытной, удалённой, и потому незаметной.
Ты спрашиваешь меня, что подвигло меня возродить утерянную «технику вуали» Древней Греции? Мало кто придаёт значение окружающему ландшафту, а более того архитектурным шедеврам зодчества окружающих мастера с его юных лет. Для созревания и становления под их монументальными сводами, (словно
То, что Микеланджело Буонарроти, или Караваджо, могли состоятся только в определённой местности, это, – бесспорно. Возникновение и становление подобного гения, к примеру, в Нижнем Тагиле, – почти невозможное явление…
Конёнков: Я Согласен с тобой, Антонио. Но гении способны создавать окружающую действительность в себе, в своём внутреннем мире, и творить на его полях независимо от того, где они находятся физически, даже если это самая страшная тюрьма.
Антонио: Это так. Но для этого, прежде необходимо, чтобы плод сначала завязался и выцвел на благостной почве. Если ранее у гения в душе ещё ничего не выцвело и не созрело, то в тюрьме, или пустыне – не созреет никогда! Природа – неумолима!
Так что`, на самом деле, заставило меня возродить утерянную «технику вуали», что некогда будоражило души не только Древних Греков? Конечно же в первую очередь, моё окружение, – среда, что зародила во мне те колоссы творчества, что расцвели благодаря ландшафтам природы, и великим творениям прошлых зодчих, и мастеров архитектуры и скульптуры, что окружали меня, но не только. Говоря откровенно, возрождение этой техники и достижение совершенства в своём мастерстве, для меня было тоже самое, что для Александра Великого завоевание Вавилона. Стать непревзойдённым художником, скульптором, или самым Великим философом, сродни завоеванию половины мира! Ты навсегда, пока живо человечество, остаёшься здесь и сейчас! Ты уже не пыль под ногами, не грязь на пороге от подошвы, не прах от человека, который был, или не был – всё равно, но Легенда – миф и действительность! И эта величайшая иллюзия из всех, что заставляет всякого обладающего «бетонным тщеславием» человека, обдирать ладони, царапать колени, и рвать свои жилы на протяжении всей своей жизни! «Бетонные консоли-убеждения», что держат «арки тщеславия», настолько крепки, что их не может разрушить ничто! Ни страх смерти, ни бренность бытия, ни даже любовь! «Термиты сомнения» способны подточить что угодно, всякое здание нашего сознании, но только не это…
Конёнков; Здесь мне сложно с тобой согласиться. Я не испытываю подобного, когда создаю свои скульптуры, или полотна. Я просто безгранично люблю то, что делаю. И по большому счёту создаю это, только для себя. И только необходимость что-то кушать, заставляет меня делать на заказ, и продавать свою работу. И в этом заключена, как мне кажется, та большая разница, и пропасть между западным художником, и Русским. И в этом, как раз таиться та, по большей части, безызвестность художников России, по сравнению с художниками Италии, Нидерландов, или Испании. Великие цели накладывают на творчество Великую печать. Аристократизм художника, заключающийся как раз в Великих целях, отражается во всём его творчестве. Наше творчество, творчество Русских художников, по большей части, как говориться, – «от сохи».
Антонио: Что за страсть в вас заложена?! Даже сейчас, ты подспудно принижаешь своё достоинство, и возвеличиваешь чужое?!
Конёнков: Может и так. Но дело в том, что искусство, следующее за какими бы то, ни было целями, – не настоящее искусство… Настоящее искусство – бесцельно, оно не может быть ни корыстно, ни предвзято, ни ангажировано. В противном случае, оно превращается в ремесло, в котором мало духа, мало тайны, и безграничной любви к своему делу. Оно – малокровно! А значит оно – мало ценно. Оно не несёт в себе олицетворения тонких душевных флюидов мастера, точнее сказать, они завуалированы и нивелированы целями, предвзятостью и возвышенной корыстью. И если посмотреть обзорно, в большинстве своём, за редким исключением, таково искусство запада. А восторгаться можно не только вдохнувшей в произведение мастером своей души, но и изяществом, сочетанием линий, цветовой гаммой, или просто сюжетом. Всё зависит от способностей и возможностей самого созерцателя…
Да…Дорогой Висталь, и Владимир, с долей белой зависти на губах, сказал: Не знаю, кто мог бы лучше иллюстрировать глубинные отличия ментальности, и непримиримое различие миров. Я многое понял только теперь, в первую очередь о себе, и моих коллегах по творческому цеху. Мы редко задумываемся, что, и почему. Наш разум работает несколько иначе, чем у философов. Хоть ты и сказал, что всякий художник помимо прочего, ещё и философ. Но я думаю, что это не так. Мы мыслим в разных плоскостях. Хотя те образы, что порой рисуются с помощью слов и понятий, иногда напоминают образы художника, но всё же, это совсем иное поле. Рассуждение, и художественное воплощение на холсте – разные плоскости «тетраэдра», что олицетворяет нашу жизнь вообще, и искусство в частности.
Но вот что меня провоцирует на моё творчество, дорогой Висталь, что заставляет анализировать и мыслить в разных плоскостях, это тот неразрешимый вопрос, что, с одной стороны загоняет в тупик, с другой – даёт самое мощное вдохновение для моего творческого процесса! Что за Всесильный Бог мог создать эту природу, такую идеально выстроенную для нас? Кто мог учесть в своём творчестве все нюансы, все детали, все сочетания, соразмерности и последовательности?
Да…, это один из самых сложных вопросов нашей жизни, уважаемый Владимир. Мой ответ, скорее всего не удовлетворит тебя, но всё же я попытаюсь ответить, как вижу.
Волшебство внешнего мира и природы в целом, не в том, что она чрезвычайно случайным образом подогнана под нас с вами, не в том, что все её прелести, все её плоды и общая гармония, чудесным образом так подошла к нам, являясь небывалой во всём космосе случайностью, но в том, что мы с вами были рождены под этой сенью, и это мы – подогнаны так гармонично под все её лекала, и всю её природную сообразность.
Антропоцентризм, являясь веками главным лейтмотивом для исследования природы и умозаключений для всего, что нас окружает, естественным образом создал картину мироздания, как чего-то подгоняемого под нас, чего-то случайно счастливого для нас, где природа настолько благоприятна, и настолько тонко подчас, ублажает наши желания, наши стремления, и все наши грёзы, что тут же необходимо возникает убеждение божественного существования, которое только и способно на такое вот совершенно подогнанное под нас, идеально созданное кем-то, бытие.
Антропотеология – на самом деле, самое естественное в нашем случае умозрение, в котором словно в зеркале озера мироздания, отражается вся палитра совершенного мира вокруг нас, так подогнанного под все наши чаяния и надежды, все наши представления о благости мира, и все наши умозаключения о причинах такого совершенного состояния, что позволяет нам жить в этих пенатах, и так довольствоваться, пусть и не без тёмных пятен, его общим гештальтом. Но на самом деле причина не в том, что мы должны быть благодарны природе, за то, что она такова, какова есть, но в том, что мы не могли родиться и состоятся под этой сенью, не будучи соответствующими воплощениями этой сени. Будь природа иной, и мы были бы необходимо иными, и радовались бы её иному воплощению также, как теперь радуемся и удивляемся теперешнему. Необходимость нашего рождения в том виде, и с теми чаяниями и надеждами именно под этой сенью природы, предопределяет и наше отношение к ней.