Витя Малеев в школе и дома (илл. Ю. Позина)
Шрифт:
— Какую записку?
— Ну, записку, что я пропустил, когда был диктант.
— Почему же ты пропустил, когда диктант был?
— Боялся.
— Чего?
— Двойку получить боялся.
— Значит, ты нарочно пропустил, когда писали диктант, а потом не приходил, потому что у тебя не было записки от матери?
— Да.
— Что же ты думал делать, когда решил не ходить в школу? — спросила Ольга Николаевна.
— Не знаю.
— Но ведь какие-то планы у тебя были?
— Какие у меня планы!
— Он решил сделаться
— В цирковую школу без семилетнего образования не берут. Да еще там надо лет пять учиться. Не мог же ты сразу стать цирковым артистом! — сказала Ольга Николаевна.
— Не мог, — согласился Шишкин.
— Вот видишь. Не обдумав ничего, так сразу и решил не ходить в школу. Разве так можно? Шишкин молчал.
— Что же ты теперь думаешь делать?
— Не знаю.
— А ты подумай.
Шишкин помолчал, потом взглянул на Ольгу Николаевну исподлобья и сказал:
— Я хочу вернуться в школу!
— Что ж, это самое лучшее, что ты мог придумать. Только условие: ты должен дать обещание, что исправишься и будешь хорошо учиться.
— Я теперь буду хорошо, — сказал Шишкин.
— Ну смотри. Завтра с утра приходи в школу, а я попрошу директора, чтоб он разрешил тебе продолжать учиться.
— Я приду.
Ольга Николаевна сказала нам всем, чтобы мы шли домой делать уроки.
Костя увидел, что она не собирается уходить, и сказал:
— Ольга Николаевна, я хочу вас попросить: не говорите маме!
— Почему? — спросила Ольга Николаевна.
— Я теперь буду хорошо учиться, только не говорите!
— Значит, ты хочешь продолжать обманывать маму? И еще хочешь, чтобы я тебе помогала в этом?
— Я не буду больше обманывать маму. Мне так не хочется огорчать ее!
— А если мама узнает, что мы с тобой вместе обманывали ее? Ведь она будет огорчена еще больше. Правда?
— Правда.
— Вот видишь, надо маме сказать. Но так как ты обещаешь взяться за учебу как следует, то я попрошу маму, чтобы она не очень сердилась на тебя.
— Я обещаю.
— Вот и договорились, — сказала Ольга Николаевна. — А сейчас бери книги, и будем заниматься.
Я ушел домой вместе с ребятами и не знаю, что было дальше.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
И вот на другой день Шишкин явился в класс. Он растерянно улыбался и смущенно поглядывал на ребят, но, видя, что его никто не стыдит, он успокоился и сел рядом со мной. Пустое место за нашей партой заполнилось, и я почувствовал облегчение, будто у меня в груди тоже что-то заполнилось и стало па свое место.
Ольга Николаевна ничего не сказала Шишкину, и уроки шли как обычно, своим порядком. На перемене к нам пришел Володя, ребята стали рассказывать ему про этот случай. Я думал, что Володя станет стыдить Шишкина, а Володя вместо этого стал стыдить меня.
— Ты ведь знал, что твой товарищ поступает неправильно,
— Будто я с ним не говорил! Я сколько раз ему твердил об этом! Что я мог сделать? Он ведь сам решил не ходить в школу.
— А почему решил? Потому что плохо учился. А ты помог ему учиться лучше? Ты ведь знал, что он плохо учится?
— Знал, — говорю. — Это все у него из-за русского языка. Он всегда у меня русский списывал.
— Вот видишь, если б ты по-настоящему заботился о своем друге, то не давал бы ему списывать. Настоящий друг должен быть требовательным. Какой же ты товарищ, если миришься с тем, что твой друг поступает нехорошо? Такая дружба ненастоящая — это ложная дружба.
Все ребята начали говорить, что я ложный друг, а Володя сказал:
— Давайте после уроков соберемся, ребята, и поговорим обо всем.
Мы решили собраться после уроков, но, как только занятия кончились, Ольга Николаевна подозвала меня и Шишкина и сказала:
— Костя и Витя, зайдите сейчас к директору. Он хочет поговорить с вами.
— А о чем? — испугался я.
— Вот он вам и расскажет о чем. Да вы идите, не бойтесь! — усмехнулась она.
Мы пришли в кабинет директора, остановились на пороге и сказали:
— Здравствуйте, Игорь Александрович!
Игорь Александрович сидел за столом и что-то писал.
— Здравствуйте, ребята! Заходите и садитесь вот на диван, — сказал он, а сам продолжал писать.
Но мы сесть боялись, потому что диван стоял очень близко возле директора. Стоять возле дверей казалось нам безопаснее. Игорь Александрович кончил писать, снял очки и сказал:
— Садитесь. Чего же вы стоите?
Мы подошли и сели. Диван был кожаный, блестящий. Кожа была скользкая, и я все время съезжал с дивана, потому что сел с краю, а усесться на нем как следует я не решался. И так я мучился в продолжение всего разговора — а разговор получился длинный! — и от такого сидения устал больше, чем если бы все это время стоял на одной ноге.
— Ну, расскажи, Шишкин, как это тебе пришло в голову стать прогульщиком? — спросил Игорь Александрович, когда мы сели.
— Не знаю, — замялся Шишкин.
— Гм! — сказал Игорь Александрович. — Кто же об этом может знать, как ты думаешь?
— Н-не знаю, — снова пролепетал Шишкин.
— Может быть, по-твоему, я знаю?
Шишкин исподлобья взглянул на Игоря Александровича, чтоб узнать, не шутит ли он, но лицо у директора было серьезное. Поэтому он снова ответил:
— Не знаю.