Витязь на распутье
Шрифт:
У Федора даже рот от неожиданности открылся. Наверное, он в тот момент ушам своим не верил – неужели и самый ярый ненавистник Шуйского переметнулся на его сторону?
– Ранее ты сказывал… – не удержавшись, начал было он, но я поспешил перебить царевича:
– Ранее ни тебе, ни мне не доводилось слышать казанского митрополита. Посему, ежели сама Ксения Борисовна даст согласие Шуйскому в случае его сватовства, и тебе перечить не след.
– Пущай так, – охотно кивнул Годунов, мгновенно сообразив, к чему я клоню.
– А уж ее согласие и вовсе ни к чему, – ворчливо
– Я, конечно, иноземец, многих обычаев не ведаю, но неужто при венчании священник не спрашивает невесту, имеет ли она искреннее и непринужденное желание и твердое намерение стать женой? – припомнился мне один эпизод из студенческих лет, когда довелось присутствовать на венчании сокурсника.
– Ну вопрошает, – насупился митрополит.
– И что же Ксения Борисовна, если сама не желает этого брака, может ответить священнику? Что желания она не имеет, но повинуется воле брата?
– Тут надлежит помнить и о том, что дондеже [32] … – снова начал Гермоген, но я торопливо перебил его очередное углубление в дебри церковнославянского языка, вовремя вспомнив и добавив новое возражение:
– К тому же Федор Борисович еще и подданный нашего царя-батюшки, а тот прилюдно повелел, и ты, владыка, тоже тому свидетель, что дарует сестре престолоблюстителя вольный выбор будущего мужа. А нарушить царское повеление тоже тяжкий грех.
32
Пока.
Вот так. Пусть и тут крайним будет Дмитрий. Интересно, что теперь возразит мне митрополит?
Гермоген уставился на меня. Суровый взгляд из-под густых кустистых бровей не сулил ничего хорошего. Такое ощущение, что он очень жалел об отсутствии сабли на боку, ибо с ней все вопросы разрешить было бы намного проще и быстрее. Ну да, если по поводу добровольного и искреннего желания невесты он мог вступить в дискуссию, то приказ Дмитрия крыть нечем.
К чести митрополита и справедливости ради замечу, что он не сдался и после некоторого раздумья заметил, что даже при вольном выборе Ксения Борисовна, как умная и послушная сестра, непременно прислушается к мнению своего брата. Если тот убедительно его выскажет, то навряд ли она станет противиться.
Федор, покосившись на меня, лишь нехотя пробормотал, что он конечно же скажет Ксении Борисовне то, что думает, а уж далее…
– И ты вправду считаешь, что Шуйский неповинен? – первое, что он спросил у меня, как только мы остались одни. – Хотя да, ежели он и на исповеди сказывал, то, наверное, и впрямь…
– Никаких «наверное», – перебил я. – Готов поклясться перед иконами, что отравление тебя с Дмитрием – его рук дело. В смысле, травили другие, но по его повелению.
– А исповедь?
Я равнодушно пожал плечами:
– Ну и что? Подумаешь, исповедь.
– Не-эт, – возразил Годунов. –
– Головник, может, и не отважится, а Шуйский… – усмехнулся я. – Не далее как четыре месяца назад, в мае, он, выйдя на Лобное место, заявил, что при всех целует крест в том, что царевича Дмитрия нет на свете и он сам, своими руками положил его тело в гроб, а тот, кто называется теперь этим именем, – расстрига, беглый монах, наученный сатаною и осужденный на казнь за свои мерзкие дела. Так?
Федор молча кивнул, соглашаясь. Я усмехнулся и продолжил:
– А уже в начале июня – меня в тот день как раз освободили из темницы казаки Корелы…
– Не вспоминай, стыдно, – поморщился Годунов.
– Тебе нечего стыдиться, твоей вины в этом нет, – возразил я. – Да и не о том сейчас речь. Я просто хотел напомнить, что и месяца не прошло, как Шуйский снова вышел на Лобное место и снова целовал крест, только уже на том, что твой батюшка послал убить царевича, но его спасли, а вместо него зарезали поповского сына. Это слышал и я. Как мыслишь, неужто человек, способный открыто и прилюдно лгать, при этом призывая в свидетели бога, побоится обмануть на исповеди, если ложь ему выгодна?
– Но тогда почто ты…
– Ты забываешь, что нам сейчас надлежит держаться тише воды и ниже травы, чтобы никто не мешал и чтоб, когда пробьет нужный час, у тебя было поменьше врагов, которых, к сожалению, хватает и без Шуйского. Да и не в нем, если разобраться, дело, – пояснил я. – Гермогену мы навряд ли что докажем, очень уж рьяно ратует он за опального боярина, а духовенство на Руси – это не просто сила – силища.
– Ранее ты сказывал иное, – не удержался он от легкой критики в мой адрес.
– Ранее речь шла о заступничестве, – напомнил я, – а это другое. На помощь от них в случае чего лучше не надеяться. Зато если они встанут против, то напакостить у них получится запросто. Гадить вообще куда проще, чем делать добро.
– А почто ты солгал ему, будто у нас самих с деньгой худо? – попрекнул он. – Митрополиту лгать – грех вдвойне.
– Ничего не солгал, – возразил я. – По моим прикидкам, с деньгами у нас и вправду беда – надо куда больше, чем имеется.
– И ста тыщ не хватит?! – ахнул он.
– Поглядим, – туманно ответил я.
– А отказал в людишках ратных почему? Али и впрямь Дмитрий Иваныч повелел, что ты с ними…
– Да ничего он не повелел, – отмахнулся я. – В смысле есть одно поручение, но оно касается только следующей зимы, хотя готовить наших гвардейцев начнем не откладывая. Но главное в другом. Вот ты сам как себе представляешь их помощь?
Федор смущенно помялся, чувствуя подвох, но поведал, как он видит будущую картину. Получалось, один десяток дружно рубит своими бердышами деревянных идолов, еще сотня охраняет, а затем поп или монах – неважно, кто именно будет – с помощью тех же ратников ведет зырян к церкви или к ближайшей реке, загоняет в воду, крестит, и все довольны и счастливы, ибо осиянны светом истинной веры, коя…