Мне дала она посланье. Явзглянул. Там луч сиянья. Так гласило написанье: «Поспешая на коне, Самоцвет ты был блестящий. После боя, как из чащи, Глянул ты, цветок горящий. Вижу, плакать нужно мне.Если бог дает мне слово, — чтоб хвалить тебя. И снова Я без света дорогого умирать должна в борьбе. Сад для льва, цветник, где розы и родник, струящий слезы, Сад, где солнечные грезы, все мое даю тебе.Ты скорбел, но не напрасно. К нам судьба не безучастна. Милый, все в тебе прекрасно. Тем, кто смотрит на тебя, Всяк завидует глядящий. Ткань твою, кушак блестящий, Мне, в любовной мгле грустящей, подари, прошу, любя.Дай твое мне украшенье. Будет встреча, в то мгновенье Ощутишь ты наслажденье, что украшена я им. Нам обоим будет счастье. И надень мое запястье. Чуя нежное участье, в ночь не будешь ты томим».Тариэль остановился. Словно в зверя превратился. Плачет. Пыткой дум упился. Сняв запястье, он до губ Приложил его, бесценный талисман в тоске забвенной. И, скорбя о несравненной, рухнул он без чувств, как труп.Недвижим и весь застылый, как в преддверии могилы, Так лежал он. Вид унылый. Горький, бил он в грудь себя. Грудь покрылась синяками. И Асмат себе ногтями Ранит щеки. И струями на него кропит, скорбя.
На недвижного взирая, Автандил грустил, вздыхая. Слезы, камни прожигая, у Асмат струятся вновь. Но пожар смягчен водою. Тариэль вздохнул, с тоскою: «Мучим я судьбою злою, испивающею кровь».Он глядел ошеломленным. Бледный, сел, с лицом смущенным. Был он стеблем затененным. Роза стала как шафран. Ничего не говорил им. Был безгласным и унылым. Смертный час ему был милым, но ему он не был дан.Вот он молвит Автандилу: «Слушай. Чуть имею силу, Но о той, кем я в могилу ввержен, кончу я рассказ. Для меня одна отрада: в скорби друга видеть надо, — Есть мне этот свет для взгляда, и поддержка в горький час.Встретил я в Асмат участье от сестры в путях несчастья.Я надел тогда запястье, здесь, на руку на мою.С головы покров тот странный снял, и в дар послал желанной,Ткань с игрою осиянной, плотно-крепкую струю».
13. Ответное послание Тариэля к возлюбленной его
Я писал: «Заря Златая! Луч твой, в сердце упадая, Поразил его, и, тая, смелый дух попался в плен. Я безумен, я тоскую. И, зарю узнав златую, Чем уважу я младую? Что я дам тебе взамен?Помирал совсем я прежде, смертный сон склонялся в вежде.Ты велела быть надежде. Я на верном берегу.Не тону в морях несчастья. Ты являешь мне участье.Я ношу твое запястье. Чем явить восторг могу?Но в горении порыва вся душа моя правдива.Ткань, которая красива, ты хотела получить.Плащ еще такой же шлю я. И вздыхая, и тоскуя, —Не покинь, приди, — молю я. В мире мне кого молить?»Дева вышла. Лег и спал я. Так приятно задремал я.Но внезапно задрожал я. Вижу милую во сне.Я проснулся. Где виденье? Отошло в одно мгновенье.Жизнь мне бремя и мученье. Милый звук не слышен мне.Тьма и время день творили. В этот час, в дремотной силе. Я разбужен. Пригласили во дворец — как бы в семью. Прихожу. В их лицах, мнится, что-то словом озарится. Чуть вошел, велят садиться. Сел пред ними на скамью.Говорят: «Наш век преклонный. Возраст наш — изнеможенный.Нет уж больше окрыленной легкой юности, — ушла. Не был сын судьбой дарован. Все ж удел наш облюбован. Дочь сияет. Дух не скован, и не видим здесь мы зла.Нужен муж царевне стройной. Где найдется он, достойный, Чтобы мысль была спокойной, чтобы трон одеть в лучи, — Чтоб в себя он принял сходство, лик наш, полный благородства,Чтобы враг, ища господства, не точил на нас мечи?»Молвил я: «У вас нет сына, и, конечно, в том кручина. Но опора наша львина. Светит ярким солнцем дочь. Зять, кого бы вы не взяли, будет править без печали. Что скажу? Вы все сказали. Видно, как беде помочь».Мы менялися советом, что пристойней в деле этом. Стало тьмой, что было светом. Я молчал, томясь тоской. Царь сказал: «Хваразмша силен. Хваразмийский край обилен. Сын Хваразмши юн, умилен. Есть ли где еще такой?».Все
вперед они решили. Приговор был в полной силе. Речи сдержанны их были. Чем бы мог я помешать? Возражать им не дерзал я. Как земля, как пепел стал я. В сердце трепетном дрожал я. Трудно было мне дышать.Задержу ли ход я тучи? Я сорвался точно с кручи.«Царь Хваразмша — царь могучий. Зять прекрасный — сын его».Так царица говорила. Согласиться нужно было.Час судьба постановила низверженья моего.Весть Хваразмше посылаем: «Нет царевича над краем. Мужа дочери желаем, чтоб имела с ним детей. Если к ней пришлешь ты сына, примем здесь как властелина.Нежеланна ей чужбина. Пусть же он придет скорей».Вестник прибыл, с ним и дани, драгоценнейшие ткани. Весь исполнен обаяний, царь Хваразмша шлет слова: «Бог послал благословенье, наше выполнил хотенье. Ваше чадо — упоенье. Да пребудет век жива».К жениху опять послали. «Будь без горя и печали, — Через вестника сказали. — Приходи сюда скорей». В мяч играл я, утомился, у себя уединился. Дух печалью тяготился в скрытной горести своей.В сердце скорбь горела знойно. Точно нож там беспокойно Трепетал. Но гордо, стройно, принял весть я от Асмат. «Та, чей стройный стан — алоэ, шлет веление такое: Поспеши, мы будем двое. Твой да здесь увижу взгляд».На коне приехал к саду. За его прошел ограду: В сердце чувствую отраду. Перед башенкой, смотрю, Ждет Асмат. И ждет, и плачет. Вид такой не озадачит. Знаю я, что это значит. Ничего не говорю.Вижу лик ее суровый. Полон я печали новой. На устах застыло слово, — молча, плачет лишь, бледна. Раньше мне была улыбка. Ныне грусть трепещет зыбко. Это горькая ошибка, мне не лечит боль она.Мысль далеко — во вчерашней, в светлой радости всегдашней.Вот иду я с нею башней. И завеса поднялась.Я вошел. Луна сияла. В сердце вдруг утихло жало.Скорбь ушла. Но было мало в сердце счастья в этот час.Грусть и здесь владела кровом. Свет был светом, но суровым. Лик златой был скрыт покровом, что прекрасной я послал.Несравненное виденье, в том зеленом облаченье, Вся в слезах, в изнеможенье, полный росами фиал.Скорбь исчерпав полной мерой, — разъяренною пантерой, Что скалой крадется серой, вот не солнце уж она. Не луна, и не алоэ. Сел вдали я. В сердце — злое. Сердце вдруг копье сквозное. Села. Хмурит взор. Грозна.Говорит: «Дивлюсь, неверный, клятв ломатель беспримерный, Для чего, недостоверный, ты пришел, обман тая. Вижу, слабым был всегда ты. От небес дождешься платы. И ответишь им тогда ты». Я сказал: «Что знаю я?»Молвил: «То, о чем не знаю, без ответа оставляю. В чем теперь я прегрешаю? Ты ответь мне», говорю. Говорит в печали темной: «Что сказать мне, вероломный? Я в обиде неуемной, я обманутой горю.Что ж Хваразмша — нареченный? Ты советчик был смиренный.С клятвою твоей забвенной, там давал советы кто? Растоптав былое рвенье, весь ты в зыби измененья. О, когда б твои внушенья обратила я в ничто.Вспомни, вспомни, как, вздыхая, жил ты, слезы проливая, Как твоя недужность злая не нашла себе врачей. О, изменчивость мужчины. Ты отрекся, ты, единый. Отрекусь и я. Кручины будут чьи сильней и злей?Знай, хоть в этом ты лукавил, ты плохой совет составил:Кто бы Индией ни правил, буду править также я.Здесь не быть тебе, — пред богом, — ты пойдешь по всем дорогам.Иль убью я, в гневе строгом». Витязь вскликнул: «Жизнь моя!»Он сказал: «Услышав это от нее, как звук привета, Принял я упрек, и света власть во мне струилась вновь. Ныне нет в глазах сиянья. Как сношу существованье? Мир! Зачем мои терзанья? Пьешь зачем мою ты кровь?»В неге, с болью перевитой, на подушке на забытой,Вижу там коран раскрытый. Богу слава, в боге свет.«Солнце! — я сказал. — Сжигая, все ж даешь мне жить, златая.Я, тебе хвалы слагая, дать дерзну теперь ответ.Если ложь тебе скажу я, если хитрости сплету я, Пусть же небо, негодуя, вмиг сожжет меня в огне. Ничего не делал злого». Отвечает: «Молви слово». И ко мне добрее снова. Головой кивнула мне.Я сказал: «Коль, вероломный, я во лжи пребуду темной, Молний пусть огонь изломный существо пронзит мое. В чьем лице я солнце встречу? Лаской я кого привечу? Буду ль жить, и как отвечу, если ты вонзишь копье?»Ко двору меня позвали. Там мой дух застыл в опале. Что совет? Все раньше знали и решили мать с отцом. В чем я мог явить боренье? Множить лишь свои мученья. Я сказал себе: «Терпенье. Твердым будь в себе самом».Что мой дух свершить посмеет, если царь не разумеет, Что над Индией не смеет стать никто другой, — лишь я? С правом я лишь притязаю — быть царем родному краю. Кто придет сюда, — не знаю. В этом воля не моя.Я сказал: «То дело злое. Что-нибудь найду другое. Не тревожься, будь в покое». В сердце был я словно зверь. Я хотел бежать равниной, устремить полет орлиный. «Разлучусь ли я с единой? Вдруг ли взять тебя теперь?»Я для сердца продал душу. Башня — рынок. Все разрушу.Как волна бежит на сушу, я пришел, чтоб быть в огне.Дождь холодный стал теплее, роза красная нежнее.Жемчуг ждал, в коралле млея. «Что ж в неправом быть и мне?»Так, вздохнув, она сказала. Гнев устал, исчезло жало. «Да, в тебе измены мало. Бога чтишь и помнишь ты. Обо мне царя проси ты. Будем мы друг с другом слиты. Трон займем мы знаменитый, в крае, полном красоты».Разъяренность где пантеры? Вновь нежна она без меры. И кругом не сумрак серый, светит солнце и луна. Вот меня сажает рядом. И, лаская, светлым взглядом Предает меня усладам. Стих пожар, душа нежна.Возвещает: «Осторожный, не пойдя тропой тревожной, Лучший путь найдешь возможный, согласуя мысль с судьбой. Жениху прийти мешая, и царя тем раздражая, Что свершишь ты? Ссора злая растерзает край борьбой.А придет жених, — нам мука, нам терзанья и разлука. Вместо радостного звука, песня траура и зол. Нам страданья в грозной силе, им же блески изобилии. Не хочу, чтоб захватили персы власть и наш престол».Я сказал: «Да не случится, волей бога да свершится,Сватовство да отвратится. Если ж юноша придет,Он узнает где могила, как моя отважна сила.Сколько б с ним ни приходило, кончат в Индии свой счет».Отвечала: «Для любови я живу. Пролитье крови Не идет к моей основе. Так велит мой женский пол. Быть зерном раздора больно. Жениха убей, — довольно. Правосудно сделать вольно, чтоб и ствол сухой зацвел.Лев мой, вождь необычайный, да не будет смерть бескрайной.Жениха убей ты в тайной быстрой скрытности, один.За дружиной же дружину, убивая как скотину,Лишь умножишь ты кручину. Бремя крови — тяжесть льдин.Как убьешь его, так путы разомкнутся. И царю тыСкажешь: «С шеею согнутой для персидского ярма,Быть так — я не разумею. Будет Индия — моею.А коль мне разлучность с нею, — будет в граде бой и тьма».Что моей любви ты хочешь, скрой. Ты тем успех упрочишь. Счастье лишь на час отсрочишь. Будет царь молить вдвойне. Я в твои предамся руки. Будем царствовать без муки. Песнь одна в согласном звуке, я к тебе, и ты ко мне».Был согласен с ней я в этом, и обрадован советом. Меч пойдет мой за ответом к приходящему врагу. Встал. Хочу уйти, немею. Просит сесть, помедлить с нею. Я обнять ее не смею. Быть в отраде не могу.Медлил я еще мгновенье. Ухожу в отъединенье. В разум пало ослепленье. Предо мной идет Асмат. Плачу горько, слезы жгучи. Скорби выросли как тучи, И душой, в тоске тягучей, уходя, стремлюсь назад.Раб сказал: «Жених приходит». Горе горьких тайно бродит.То, к чему судьба приводит, если б знал он, был живой.Царь позвал, был светел взглядом. Мне велел садиться рядом.Мыслил — час ведет к усладам, и кивнул мне головой.Говорил мне: «День веселый. Как медовый сот тяжелый.Поработали тут пчелы. Свадьбы час не за горой.Раздадим-ка людям клады. Веселит подарок взгляды.Где дары, сердца там рады. Скупость — глупость, лик тупой.За сокровищами всюду я послал, и чудо к чуду, Принесли сокровищ груду. Да не медлил и жених. Хваразмийцы прибывают, наши их толпой встречают, И поля уж не вмещают столько полчищ, —сонмы их.Царь сказал: «Шатры заране приготовь ты на майдане. Солнце спит в ночном тумане. И жених пусть отдохнет. В этом лишь твой труд единый. Без тебя придут дружины. Здесь сойдутся властелины. Все наступит в свой черед»,Вот шатры, уют для часа, там из красного атласа,Юный весел как прикраса, как картина, где весна.Есть ли грусть в мечтах любовных? Много ходит там сановных.И в рядах солдаты ровных образуют племена.Кончив труд свой запоздалый, сонм шатров построив алый, Я пришел домой усталый, чтоб в постели быть своей. Спешной раб идет походкой, от Асмат письмо от кроткой. «Та, чей стан — прямой и четкий, говорит: приди скорей».Мой ответ на то посланье — в том же миге послушанье. В лике девы след рыданья. Вопрошаю: «Почему?» Отвечает: «Не умею быть защитою твоею. Непрестанно перед нею. Есть смущенье тут уму».Мы вошли в пределы крова. На подушке, грозно снова, Там сидит она, сурово смотрит, клонит гибкий стан. Говорит: «Чего взираешь? Битвы день — ты это знаешь? Или снова покидаешь? Или вновь в тебе обман?»Гнев во мне, негодованье. Быстро я, храня молчанье,Ухожу, и на прощанье, обернувшись, говорю:«Ныне лик свой явит сила. Храбрость, что ль, во мне остыла,Чтобы женщина учила, как сражать, что сотворю?»Я замыслил убиенье. Отдал сотне повеленье: «Приготовьтесь для сраженья». Был уж ночи поздний час. Этой ночью схороненный, наш отряд поехал конный. Через тихий город сонный. И никто не видел нас.Был набег мой не напрасный. И вступил в шатер я красный. Расскажу ли вид ужасный я свершенья моего? С головой своей пробитой, там лежал жених убитый, Мертвый, с кровью непролитой, хоть кричала кровь его.Те мгновенья были кратки. Срезал я конец палатки. И, ворвавшись, без оглядки, ноги спящего схватил. Головой о столб. В могиле. Те, что двери сторожили, Дивным воплем возгласили. Конь мой вскок, что было сил.Целый строй летел за мною. Но покрыт я был бронею. Меткой бью моей рукою тех, кто гонится во след. Мчусь, как ветер по равнине. Вот уж я в моей твердыне. Приходи кто хочет ныне. Я не ранен. Входа нет.Я послал к моим дружинам весть: «Сижу в гнезде орлином. Будем в действии едином. Приходите все сюда». Те, что гналися за мною, ночью шли густой толпою. Но, признав меня, без бою, отошли. Страшит беда.В час, как мрак в рассвет сменился, я в наряд мой облачился,На совет послов явился. Весть царя ко мне пришла. Так гласило это слово: «Знает бог, что дорогого Сына я в тебе родного видел. Ныне ж — бремя зла.Для чего на дом мой чинный пролил крови ток невинной? Если гнев не беспричинный, жаждал дочери моей, — Для чего ж скрываться было? Ныне жизнь моя постыла. Мне б твоя служила сила до конца преклонных дней».Я послал царю посланье: «Царь! Из бронзы изваянье Мягче, чем мое дерзанье. В смертных я огнях храним. Пусть события плачевны. Будь судья, но будь не гневный. Не ищу руки царевны. Солнцем я клянусь твоим.Сколько в Индии есть тронов, знаешь ты. И власть законов, Как вещанье громких звонов, говорит: «Наследник — я. Край и край, где связь соседства, — знаю это с малолетства,Чрез тебя мое наследство. Это собственность моя.Я к твоей взываю чести. Говорю тебе без лести:Сына нет, есть дочь. Невесте будет мужем и царемЦарь Хваразмша, — мне в замену что ж осталось? Эту стену,Я, владыка правый, в пену обращу моим мечом.Камни брошу я на камни. Дочь твоя? Дане нужна мне. А нужна в удел страна мне. Вторю, Индия — моя. Каждый, кто мое отнимет, он немедля кару примет. Меч с земли его поднимет. Умертви. Но прав здесь я».
14. Сказ о том, как Тариэль услышал об исчезновении Нэстан-Дарэджан
Весть отправил я с послами. Ум мой полон был углями,Сумасшедшими огнями неизвестности томим. Со стены смотрю в равнину. То узнал, что вдруг я стыну. Но, узнав мою кручину, духом был несокрушим.Там идут два пешехода. Я встречаю их у входа. С ними шествует невзгода. Раб и скорбная Асмат. Разметалась волосами. Кровь лицом течет струями. Не приветными огнями, не улыбкой полон взгляд.Вижу издали — с бедою. Дрогнул я и взят тоскою. Восклицаю: «Что с тобою? Что несет огнистый час?» Плачет горестным рыданьем. Чуть лепечет восклицаньем. «Небо дышит наказаньем. Ополчился бог на нас».Подхожу. Вопрос мой снова: «Что случилось с нами злого? Если правда и сурова, говори». Рыданья вновь. Скажет, вновь молчит, вздыхая. Бьется мука огневая. Грудь моча и обагряя, со щеки струится кровь.Наконец она сказала: «Для чего бы я скрывала? Но тебе услады мало будет в повести моей. Так имей же состраданье. И, узнав мое сказанье, Прекрати мое страданье. Перед господом убей.Как свершилось убиенье жениха, в одно мгновенье Поднялось везде смятенье. Царь вскочил и оробел. Чует, весть подходит злая. Кличет он тебя, взывая. Дома нет тебя. Вздыхая, как о том он пожалел.Тут ему промолвил кто-то: «Он проехал за ворота».И умножилась забота. Царь сказал: «Все видно мне.Дочь мою любил он, знаю. Пролил кровь, — несчастье краю.Слишком четко понимаю. Было сердце их в огне.Так клянусь же головою. Ту, кого зову сестрою,Я, убив, землей покрою. Был о боге мой приказ.Как же дочь она взрастила? В сети дьявола вместила.Чем любовь их так прельстила? Смерть пред богом ей сейчас».Царь чтоб клялся головою? Это редкость. И грозою Он не медлит над виною. Клятву молвил, — вот удар. Божий враг ту клятву слышит. Он к Давар той вестью дышит. Даже в небе все расслышит эта Каджи властью чар.«Брат мой клялся головою, что не буду я живою. Эта весть идет толпою». Говорит она, стеня: «Эта гневность беспричинна. Знает бог, что я невинна. Пусть же знают, кем пустынна я, и кто убил меня».Госпожа моя такая все была, как, убегая, Видел ты, заря златая. Ткань волшебная к ней шла. Тут Давар явила жало. Слов таких я не слыхала. А, распутная! Немало ты, убийца, встретишь зла.Ах, развратная ты сила! Жениха зачем убила? Для чего ты погубила вместе с ним и кровь мою? Не погибну я напрасно. Будешь мучиться ужасно. И его, что любишь страстно, от тебя я утаю».Тотчас руку налагала, и за волосы таскала, И побоям подвергала, в кровь изранила Нэстан. Стонет та, не видя света, и вздыхает без ответа. Вся как в кровь и синь одета. Не залечишь этих ран.Вот Давар терзать устала. Казни все в ней было мало. Вмиг рабов она призвала. Каджи кликнула она. Те носилки приносили, наглы, дерзки в грубой силе, Солнце в скрытность поместили, и златая пленена.Мимо окон тех, что в море смотрят, шествуют. В просторе Скрылось солнце. Горе, горе! И промолвила Давар: «Кто за то меня камнями не побьет? Сыта я днями». Нож схватила. Кровь струями. Нанесла себе удар.Не дивишься, что жива я? Что копьем не пронзена я? Коль со мною весть такая, умоляю богом я, Этой жизни сбросить бремя, остановится пусть время, Растопчи же злое семя». Льется, льется слез струя.Я сказал: «Сестра! Родная! В чем вина твоя? Какая? Чем тебя я награждая — долг отдать сумею свой? Путь мой ныне — за златою. Я землею и водою Все за ней пойду». Душою стал я каменной скалой.Ужас в сердце пал огромный, с лихорадкою истомной.Ум безумный стал и темный. Молвил я: «Не умирай.Если в тишь уйдешь могилы, расточишь напрасно силы.Лучше в путь пойдем за милой. Кто со мной? Я в дальний край».Вот я в латах, на коне я. Вот со мною, не робея, Стая верных, нет вернее. Их число — сто шестьдесят. Воля — строю боевому. К побережью путь морскому. Ждет корабль. Ему, как дому, я с отрядом смелых рад.Волны бьются, волны в споре. С кораблем мы вышли в море.Долго плавал я в просторе. Вел опрос я кораблей.Ничего не услыхал я. Вовсе разум потерял я.Божий гнев такой снискал я, что забыт был в бездне дней.Месяц к месяцу, двенадцать. Год прошел. И словно двадцать В каждом месяце. Двенадцать! Не помог мне даже сон. Сны ее мне не являли. Те, что мне в моей опале. Были верны, погибали. Божья воля. Бог — закон.Не идти же против бога. Я скитался слишком много. Будет. Водная дорога заменилася землей. Счет утратил я потерям. Сердцем стал я диким зверем. В жизнь когда уж мы не верим, бог хранит от доли злой.Лишь Асмат была на свете. С ней делится мог в совете.Два раба еще. И эти души были отдых мне.Где Нэстан? Где радость взгляда? Вести нет. А знать мне надо.Слезы — вся моя отрада. Горько плакать в тишине.
15. Сказ о том, как Тариэль встретил Нурадина Фридона на морском берегу
В ночь простился я с волнами. Берег был покрыт садами. Зрелся некий град. Скалами ходы выдолблены там. Вид людей мне был постылый. В сердце пламень с полной силой. Лег я там, где мрак унылый ткань развесил по ствола.Спал. И вновь напрасна пряжа. Пробудился. В сердце сажа. Что узнал в скитаньях? Даже нет мне нити для путей. Так томясь и так тоскуя, под деревьями лежу я. Что же ныне предприму я? Слезы льются как ручей.Крик я слышу ненароком. Вижу, витязь мчится скоком. На прибрежьи недалеком, он скакал во весь опор. Вид его был гневно-странен. Меч был сломан, он был ранен. Смысл проклятий был туманен. Был угрозы полон взор.Горячил он вороного. Мой теперь он. И сурово, Словно ветр, шумел он снова. Выражал кипучий гнев. С ним беседовать хочу я, и раба со словом шлю я: «Стой! Кому ты, негодуя, шлешь свои угрозы, лев?»Он не слышит слово это. Не приносит раб ответа.Сам, исполненный привета, на коне спешу к нему.«Стой! Ответь! — кричу я смело. — В чем твое, скажи мне, дело?»Что-то в нем ко мне пропело. Вижу, нравлюсь я ему.Бег сдержал он беспокойный. Глянул. «Боже! Тополь стройныйЗдесь мне явлен в муке знойной». Говорит, склонясь к коню:«Я врагов считал козлами. Оказались ныне львами. С вероломными ножами. Не успел надеть броню».«Час пришел отдохновенью, — я сказал. — Под этой тенью Ход дадим мы рассужденью. Дальше — власть меча ясна. Не отступим». За собою я веду его. Красою Восхищаюсь молодою. Прелесть юного нежна.Раб мой мастер был леченья, болям дал он облегченье. Обвязал все пораненья и извлек головки стрел. Только кончились заботы, и его спросил я: «Кто ты? Кто сводил с тобою счеты?» О себе он восскорбел.Молвил: «Ты кто, — я не знаю. Кто велел быть грустным Маю?Лик твой словно клик: «Сгораю!» Ты ущербная луна. Солнце цвет обезопасит, — холод розу не украсит. Бог свечу зачем же гасит, коль она им зажжена?Этот град — Мульгхазанзари. Не велик он в нежной чаре. Но, когда в красивом даре все желанно, ценен он. Я с тобой у самой цели: вы здесь стали на пределе. Здесь царю на самом деле. Нурадин зовусь Фрид он.Часть отцу, другую дяде отдал дед, и быть бы в ладе, Это верный путь к отраде. Дяде остров дан морской. Ранен я его сынами. Там охота. Между нами Спор был в этом, длился днями. А за ссорой — этот бой.Спорим мы или не спорим, в этом, мыслил, только вздорим.Я охотился над морем, переплыв чрез зыбь валов.Я не брал с собой отряда. Пять загонщиков лишь надо.Мне охотиться — услада. Пять беру я соколов.Силой быстрого порыва проплываю вглубь залива. Малый мыс глядит красиво. Я не брал бойцов моих. Что бы там я делал с ними? Остров полон был моими. С зовом, с криками лихими, был я там отнюдь не тих.В чем я видел развлеченье, усмотрели в том презренье. Вижу цепь я окруженья. Нет дороги к кораблям. И двоюродные братья, — чем так вызвал их проклятья? — Чем в толпу их мог согнать я? — вижу, едут биться там.Блеск мечей я вижу четко. Я к воде. Качнулась лодка. Поплыла со мною ходко. Вражьи силы как прилив. Много их, и ворог в силе. Путь готовят мне к могиле. Окружают, окружили, все в кольцо не заключив.Но еще идут рядами. Тут не могут взять мечами, — Там достать хотят стрелами. Не дерзнут лицом к лицу Встать со мной, я смело бился. Я на меч мой положился. Меч иззубренный сломился. Стрелы все пришли к концу.Ослабел в неравном споре. На коне я прыгнул в море. И поплыл в его просторе, изумленье возбудив. Всех, что были там со мною, всех густой своей толпою Умертвили. Я ж с волною плыл, примчал меня прилив.Воле божьей — быть свершенной. Кровь моя неотомщенной Не останется. Смущенный взор их встретит новый мир. Будет утро их — мученье. Будет вечер их — смятенье. Их тела я брошу в тленье. Кликну воронов на пир».Мне тот юный полюбился. Сердцем я к нему склонился. «Этот случай пусть случился, — я сказал. — Отмщенье ждет. Знай, что я рука с рукою против них пойду с тобою. Двое, вызовем их к бою. Покараем в свой черед.Расскажу мои скитанья. В должный час повествованье Встретит должное вниманье. Но не час еще теперь». Молвил: «Все есть, что мне надо. Велика моя отрада, Жизнь возьми — твоя награда. Буду твой до смерти, верь».В град вошли, идя равниной. Был он встречен там дружиной. Все исполнились кручиной. Ранил всяк себе лицо. Прах, скорбя, они вздымали, и героя обнимали, Меч избитый целовали, рукоятку и кольцо.Я в них вызвал удивленье. Говорили восхваленья: «Солнце, нам твое явленье день безоблачный сулит». В город мы вошли красивый. Всюду красок переливы. Стройной радостью все живы. Всяк одет там в аксамит.
16. Сказ о том, как Тариэль помог Фридону и как они восторжествовали над своими врагами
Залечил свои он раны. Стал здоровый и румяный. Конь под ним играл. И, рьяный, надевал уж он броню. Снарядили мы галеры. Строй бойцов, и строй не серый. Все бесстрашные без меры, все подобные огню.Видеть их, — молиться богу. Приготовились в дорогу. Вижу вражью я берлогу. Там готовы дать отпор. Вот ладьи передо мною. Пнул одну своей ногою. И покрыл ее волною. Плачут, словно женский хор.Вот к другой я обратился, за перед ладьи схватился. Каждый в море очутился. Убивал я их мечом. Все другие устрашились. Поскорее в пристань скрылись. На меня смотря, дивились. Был восхвален я во всем.Вот мы к берегу пристали. На конях враги нас ждали. В бой. Нам в битве нет печали. В схватке люб был мне Фридон. Лев в сраженьи, ток прибойный, солнце ликом, пламень знойный, Он сражался, тополь стройный, весь красиво разъярен.Два двоюродные брата — в нем им гибель без возврата.Были целыми когда-то, — пальцы рук им обрубил.Двое их, ведет двоих он. В бое быстр, и в схватке лих он.Каждый вражий витязь, — стих он. Каждый наш, — он весел был.Прочь бежали их дружины. Миг не тратя ни единый, Мы за ними, бьем их в спины. Камнем ноги пополам. Кожу в шкуру превратили. Смерть мне, сколько
изобилии. Там какие клады были. Все сокровища их — нам.Мы сразили вражьи рати. Все, что было, было кстати. Наложил Фридон печати на сокровища врагов. Двух зачинщиков раздора взял, и кровь их пролил скоро. Обо мне как песня хора: «Божий тополь, свет лесов».Воротились в град Фридона. Ото всех нам честь поклона.Вторят: «В вас нам оборона». Ликованье и почет.Как бойца и властелина, и меня и НурадинаВознесли. «В вас сердце львино. Кровь врагов еще течет».«Царь Фридон!» — кричат солдаты. Мне: «Ты царь царей богатый!»Все покорностью объяты. Вышний им владыка я.В мрачном духе пребывал я. Роз румяных не срывал я. Еще сказ им не сказал я. Повесть трудная моя.
17. Сказ о том, как Фридон сообщает Тариэлю вести о Нэстан-Дарэджан
По пространствам я зеленым раз охотился с Фридоном.Мы цеплялись горным склоном. Мысом к морю шел тот срыв.Мне сказал Фридон: «Охота — до крутого поворота.Раз пришла. Я видел что-то. Вид который был красив.Я спросил. Фридон ответил: «Помню, день был очень светел. В море что-то я заметил. Утка ль там в морской волне. Сокол что-то, вьется смелый. Я следил за точкой белой. Шел мечтою в те пределы. Сам сидел я на коне.Проезжаю так утесом. Сам дивуюсь я вопросом: «Что так быстро под откосом по волне спешит морской?» Я смотрел и я дивился. Смысл явленья не открылся. Я понять напрасно тщился. Прыти я не знал такой.«Зверь иль птица? Что такое поле меряет морское!» Паруса трепещут в зное. Рулевой ладью стремит. Я смотрю. Там в паланкине — словно месяц на картине. На девятом небе ныне быть бы должен этот вид.Дева, светов всех светлее. Что же дальше? Жду, немея. Два раба, смолы чернее, на песке уж с девой той. Длинны волосы густые. С чем сравню красы такие? Блески молний сны пустые перед этой красотой.В сердце дрогнуло томленье. Полюбил я то явленье, Эту розу вне сравненья, что как будто сорвана. Мыслю: «В скок пущу лихого моего я вороного. Прежде чем достигнет слово, там я буду, где она».С сердцем я своим не спорил. Вороного вмиг пришпорил.В тростниках был шум. И вторил к валу вал. Простыл их след.Все прибрежье озирая, вижу, гаснет там златая,Путь свой к дали продолжая. Я горю. И где мой свет?Вот какой был сказ Фридона. В сердце, там, где все спалено, Новый вспыхнул пламень стона. Вниз я бросился с коня. С прахом скорби я сравнился. Кровью щек я обагрился. Смерть мне! Свет мой здесь светился, и горел — не для меня!В сердце друга удивленье. Странно это поведенье.Все ж в нем сильно сожаленье. Слезы капают из глаз.Блещут очи жемчугами. И, как сын отца, словамиЛаски — светит мне лучами, чтоб смягчить мне трудный час.Восклицает он, вздыхая: «Что сказал я, огорчая Так тебя? О, доля злая! В этом был безумен я». «Брось! Беда в том небольшая, — я сказал, — Луна златая, Мой огонь. И, в нем сгорая, вот, скажу, в чем боль моя».Все Фридону говорю я. Отвечает он, горюя: «Стыд свой в разум не возьму я. Что такое я сказал? Царь Индийский ты всесильный. Что ж ты путь избрал столь пыльный? Трон тебе — дворец обильный, твой блестящий каждый зал».Говорит: «Коль волей бога кипарис ты, пусть тревога Ранит сердце, пусть в нем строго повернется лезвие, — Сам о нас он порадеет, громы с неба он отвеет, В горе счастье возлелеет, отведет свое копье».Мы пошли домой в печали. Во дворце мы восседали. Я сказал: «Из дальней дали я пришел к тебе сюда. Ты один моя подмога. Нет таких других у бога. Не страшна с тобой дорога. Ты мне светишь как звезда.Ты горишь как свет жемчужный. В час тебя я самый нужныйПовстречал. Мы стали дружны. Дай теперь мне свой совет. Что теперь мне сделать надо, чтобы ей и мне отрада Засветилась светом взгляда? Ждать во мне уж силы нет».Он сказал: «К тебе участье выражать — мне только счастье. Ты мне свет среди ненастья. Царь Индийский, ты велик. Долей счастлив я такою. Не сменю ее с иною. Вот, стою перед тобою, раб и вечный твой должник.Этот город путь-дорога кораблям. Их видим много. Здесь им отдых и подмога. С ними много и вестей. Даст их множество морское что-нибудь тебе такое, Чтоб бальзам пролился в зное, как конец тоски твоей.Моряков, бывалых в море, мы пошлем искать в просторе. Мы развеять сможем горе, и узнаем, где луна. А пока, скрепи терпенье. Не на вовсе же мученья. Будет им и завершенье. Радость будет суждена».Вот и люди перед нами, что направят бег морями. «Вы плывите с кораблями там, где свет, и там, где темь. Вы исполните хотенье сердца, где любви горенье. Тысячу приняв лишенья, а не восемь или семь».Он велел: «Ищите честно. Где есть пристань, повсеместно. Может, что-нибудь известно где-нибудь», — сказал Фридон. Ждать мне было утешенье. Тяжким пыткам облегченье. Знал я даже наслажденье. Ныне этим пристыжен.Трон велел он мне поставить, чтоб меня сильней прославить.Говорил: «К чему лукавить? Не видал, кто ты такой. Царь Индийский, чем возможно угодить тебе неложно? Кто не хочет бестревожно быть во всем твоим слугой?»Длить ли мне повествованье? Были тщетны все исканья. По пустым местам скитанья, — руки пусты каждый раз. Вести нет, и я тоскую. И плывут в страну другую. Нет. Утратил я златую. Слезы льют и льют из глаз.Так Фридону возглашаю: «Нет тоске конца, ни краю.Говорить о том — страдаю. Мне свидетель в небе бог.Без тебя вся жизнь мне бремя, день и ночь — ночное время.Вижу, цепко злое семя. Радость — где? Все сердце — вздох.Больше вести уж не жду я. Что ж мне медлить здесь тоскуя?Отпусти меня, прошу я. Позволенья я молю». Услыхал Фридон, и в слезы. Окропил он кровью розы. «Ныне дни мои — морозы. Больше жизнь я не люблю».Он дает мне имя брата. И для каждого солдатаМой уход — печаль, утрата. На колени предо мной.Плачут все, я с ними плачу. Скольких здесь друзей утрачу.«Не покинь. Нам дай удачу. Дай всю жизнь нам быть с тобой».Я промолвил к ним: «Разлука мне, как вам, тоска и мука. Сердце вам мое порука — нет мне жизни без нее. Как я пленную покину? Как в огне моем остыну? Все преграды я содвину. Должен в путь. Хоть на копье».Тут Фридон для дорогого брата — ласковое слово, И приводит вороного. Молвит: «Глянь же, твой он, конь. Кипарис ты солнцеликий, дар возьми, хоть невеликий. Будет люб тебе он, дикий и проворный, как огонь».Провожал меня. С слезами расставались. И устами Целовались. И сердцами все нелживыми грустя, Не словами, а на деле, целым войском там скорбели. Мы, прощаясь, так горели, как родитель и дитя.Я один ушел в скитанья. Продолжал везде исканья.Я не вынудил признанья у земли в путях потерь.Прах молчал, молчало море. Я с судьбой в напрасном споре.В тщетном с кем-то разговоре. Обезумел я как зверь».Я сказал себе: «Не буду тщетно я скитаться всюду.До меня пути нет чуду. Буду жить среди зверей».Семь иль восемь слов с рабами и к Асмат: «Я вас скорбямиУтомил. Вы сыты днями. Сыты горестью моей.Разорвите ж эти нити. Не со мной услад ищите. Плачу горько, не глядите. Слезы пусть текут из глаз». Чуть услышали в печали: «Горе! Горе!» — мне вскричали. Что уста твои сказали! Что промолвил ты до нас!О другом чтоб господине стали думать мы отныне. За тобой хоть по пустыне, за конем, где знак подков. Лишь с тобой, и прочь сомненья. Ты прекрасное виденье». Кто изведал власть мученья, он своих не слышит слов.Речью слуг я так смутился, что от них не отлучился. Но в пустыню удалился от людей, как от чумы. Лучше, мнил я, быть с козлами и с оленьими стадами. Я бродил один лугами и взбирался на холмы.Лучше птицы, в их напеве. Ряд пещер, где были дэви, Встретил, — в схватке, в диком гневе духов всех я истребил. Против них был в полной силе. Но рабов они убили. Латы их не защитили. Дождь судьбы меня кропил.Видишь, брат, стеснен я днями. Без ума брожу полями. Обольюсь порой слезами. Рухну, тяжкий, словно медь. Эта дева лишь со мною. Той же горечью больною Все по ней скорбит душою. Что осталось? Умереть.Тускло все, темно и серо. Словно барс или пантера. Мне она. В нее вся вера. Эта шкура — мне как герб. Эта женщина, вздыхая, видит — скорбь как ночь густая. Я как колос, увядая. Тщетно рядом острый серп.Об утраченной тоскую. Где найду зарю златую? Жизнь влачу как кару злую. Зверь, живу среди зверей. Смерть была бы мне желанна. Смерть одна лишь необманна. Смерть я кличу постоянно. Нет ее в темнотах дней».Он лицо свое терзает. Щеки-розы разрывает. И рубин преображает он в янтарь, тоской томим. Восклицает: «Смерти, боже!» Автандил тоскует тоже. Сердце с сердцем в пытке схоже. Дева плачет перед ним.Тариэль, Асмат смягченный, Автандилу, огорченный, Говорит: «Тоски бессонной ныне знаешь ты рассказ. Рассказать все было надо. Брату в том была отрада. В путь теперь. Твоя услада ждет тебя. И близок час».Автандил сказал: «Расстаться мне с тобою — с горем знаться,—И слезами обливаться. Брошу брата моего.Но, хотя заплачу снова, — не серчай на это слово, —Толку нет в том никакого для терзанья твоего.Если врач — пускай похвальный — сам узнал недуг печальный, Тут, в нужде многострадальной, он другого позовет. Скажет, в чем его горенье, где страданья и мученья. И другой найдет леченье — лучше, чем он сам найдет.Слушай, крик напрасен шумный. Ты меня, не как безумный, Слушай мудро. В многодумной ты проверке все проверь. Тот, кто сердцем столь свирепый, в деле все разрушит скрепы. К той, чьи чары нежно-лепы, я, горя, пойду теперь.На нее взглянуть хочу я, сердце милой подтвержу я,Что узнал, ей расскажу я, и любви услышу вздох.А тебя прошу как друга, в том взаимная услуга,Будем помнить друг про друга, небо в небе, бог есть бог.Если дашь мне обещанье претерпеть здесь ожиданье, Обещаюсь все скитанья предпринять я для тебя. Пусть томлений будет много, в честь тебя легка дорога, И найду я, с волей бога, ту, кем ты горишь, любя».Он ответил: «Чужестранный, любишь ты меня, желанный, Как в любови необманной любит розу соловей. Как же я тебя забуду? Ты чудесен, верю чуду. Бог дозволит, снова буду с юной прелестью твоей.Если ты со мной, алоэ, я взгляну в лицо живое, — Сердцем в поле я пустое для чего к козлам пойду. Коль солгу перед тобою, строгим будь мне бог судьею. Ты придешь, и колдовскою чарой прочь умчишь беду».Клялись тут они сердцами, братья с мудрыми словами И безумными умами, гиацинты с янтарем. Дружбы пламенем палимы, говорили побратимы. Ночь пока струила дымы, были все часы вдвоем.Тариэль до Автандила. Тот к тому. Их грусть роднила. Утро светы засветило, и прощались две тоски. Тариэль был весь взметенным. Автандил был огорченным. С сердцем ехал он стесненным, путь держа чрез тростники.Провожая Автандила, и Асмат его молила, Заклиная, говорила: «Твой приезд — всегда пора». Пальцы кверху поднимала. Было горьких слез немало. Как фиалка увядала. Тот сказал: «Вернусь, сестра.Правде верь, не верь обману. Замедляться там не стану. Он же да не мучит рану. Не пускай блуждать его. Чрез два месяца — свиданье. Коль промедлю ожиданье, В том постыдное деянье. Знак несчастья моего».
18. Сказ о том, как Автандил возвратился в Арабию после того, как он нашел Тариэля и расстался с ним
Путь держа в далекой дали, он конечно был в печали. Руки розы разрывали, и едва он мог вздохнуть. И хоть ехал он к победам, путь кровавый зверю ведом. Зверь лизал ту кровь, и следом продолжал за юным путь.Прибыл к месту расставанья. Дождались бойцы свиданья. Началося ликованье. К Шермадину в тот же час Вести шлют, бегут проворно: «Без кого все было черно, Прибыл, день горит узорно, солнце вновь горит для нас».Он идет к нему до встречи. Говорит такие речи: «Истребитель в ярой сече! Это ты и ты не тень?» Руки он ему целуя, молвит: «Сплю или не сплю я? Жив, здоров ты, и, ликуя, к нам пришел как яркий день».Витязь низко поклонился. Ликом к лику приложился. «Случай злой здесь не случился. Слава богу!» — говорит. Праздник встречи длится, строен. Целовали, кто достоин. Всяк сановный, всякий воин, все ликуют, светлый вид.Восклицают: «Слава богу!» Всей толпою в путь-дорогу К новозданному чертогу. Видеть все хотят его. Он за светлый пир садится. Гордый, смелый веселится. Сколько слов ни сгромоздится, не опишешь здесь всего.Шермадину повествует, как нашел того, кто чует В сердце жало, и тоскует. И, глаза полузакрыв, Говорит о Тариэле: «Он мне солнце, цвет в апреле. В сакле бедной, во дворце ли, без него я жив-не жив».Знак являя должной чести, Шермадин во всем с ним вместе, Говорит о доме вести: «Твой отъезд был скрыт от всех. Все — как дал ты повеленье». В этот день отдохновенье. Пир с друзьями, развлеченье и безоблачность утех.На коне уж он с зарею. Шермадина пред собою Выслал с вестию благою: «Возвести, что я, мол, тут». Быстроты исполнен вспевной, путь в три дня десятидневный. Узрит лев красы царевны, что так солнечно цветут.Весть он шлет царю: «Властитель! Мощный, гордый повелитель!Осмотрительный служитель — пред величеством твоим. Сам себе я был презренный, не узнав, кто тот забвенный. Ныне — с вестью полноценной, весел, здрав и невредим».С Ростэваном солнце рядом. Шермадин к нему с докладом: «Витязь некий встречен взглядом. Все разведал Автандил». И промолвил царь могучий: «Вот господь развеял тучи. Я о том в тревоге жгучей бога ревностно молил».К Тинатин, к заре безночной, обращенье с вестью точной: «Он приходит в час урочный. Вести светлые несет». От нее — огонь привета, ярче солнечного света. Дар богатый в знак ответа. И одет ей весь народ.На коня Ростэн садится, к встрече с витязем стремится. Солнцеликий не затмится, расточив свои огни.Встреча — радость. Два верховных полны светлых чувств любовных.И толпа кругом сановных. Словно пьяные они.Пред минутою сближенья витязь прочь с коня в мгновенье.Воздает царю почтенье. Отмечая торжество,Царь дает ему лобзанье. И в дворец для пированья,Там пресветлое собранье, чтоб приветствовать его.Солнцу солнц от льва над львами поклоненье. ХрусталямиРозоцветными огнями светит нежная краса. Этим нежным током света, как зарей она одета. Их жилище, нет, не это, — их обитель небеса.Радость пира свет-картина. Ласков лик у властелина. Любит витязя как сына. И на свежие снега Нежно падают снежинки, и на розе дрожь росинки. Но обильней, чем слезинки, рассыпает жемчуга.
Пили, ели, упивались. Гости хмельные расстались. Лишь сановные остались, внемлют витязю кругом. Он к царю, на вопрошанья, говорит про испытанья, Также все, что в днях скитанья он узнал о странном том.«Не дивись, что, повествуя, много раз о нем вздохну я. С солнцем смелого сравню я, с солнцем в зыби облаков. На него едва кто глянет, без ума сейчас же станет. Ах, далеко он, и вянет, диво-роза средь шипов.Если рок сразит обманом, и откроет сердце ранам, Станет здесь кристалл шафраном, и терновником тростник». Щеки тут у Автандила влага грусти оросила.Рассказал он все, как было, как к безумцу он проник.«Там, где дэви обитали, пребывает он в печали. Верность девы, в этой дали, служит витязю в скорбях. В шкуру барсову одетый, бархат, золото и светы Презирает, — лишь согретый в пожирающих огнях».Вот, предмет для тоскованья, кончил он повествованье. К зорям нежного сиянья, взор его стремится к ней. Силу рук его хвалили. Дивовались грустной были. «Дни тебя не истребили, — истребитель ты скорбей».Тинатин в вестях услада. Есть и пить сегодня рада.Пленник принял ласку взгляда. Он вошел в ее покой.Путь тревожный был не вечен. Он приязным словом встречен,Солнцеликою отмечен. Полон радости живой.Витязь горд, горит очами, полон нежными речами. Лев, бродил в полях он с львами, и утратил цвет лица,Был он витязем единым, драгоценнейшим рубином, Встретил сердце сердцем львиным, только так живут сердца.Село солнце на престоле. Цвет алоэ в нежной холе. Юный стебель в райской воле. Окропил его Ефрат. Брови дугами подъяты. И волос блестят агаты. Я б афинян — там богаты красноречьем — слушать рад.Сам хвалю — и не умею. На скамье он сел пред нею, Пред владычицей своею. Люб им стройный разговор. Говорят они красиво. Их беседа так учтива. «Встретив беды терпеливо, ты не тщетно шел в простор?»Он ответил: «Коль хотенье знает счастье достиженья, Говорить про огорченье — вспоминать о дне, что был. Мною найден тополь дальный, что омыт рекой кристальной. Роза — лик его печальный, цвет он, вянущий без сил.Кипарисом тонкостенным, в тоскованьи непрестанном,Он во сне каком-то странном. Потерял он свой хрусталь.Нет пути соединенья. В пытке вечной он горенья.Вместе с ним терплю мученья, и о нем моя печаль».Рассказал он все печали, что его повсюду ждали В дни скитаний в чужедали. Рассказал, как бог судил, Чтоб нашел, чего искал он. «Жизнь и мир, все отвергал он, Средь зверей, средь диких скал он — словно тень среди могил.Не проси, чтобы хваленья я сказал для разуменья Ворожащего виденья. Глянь — ив мире лучше нет. Смотришь, нет, не цвет шафрана, — роза, пусть и не румяна. И фиалки средь тумана, в целый свяжешь их букет».Все, что знал, сказал подробно. Как Асмат в скорбях беззлобна.«Барсу дикому подобно, ходит он, и след за ним. Свет его лишь сумрак серый. Дом его лишь глубь пещеры. Там страдает он без меры. Жизнью каждый здесь томим».Услыхав повествованье, дева молвила: «Желанье Сердца — вот». И в ней сиянье. Полнолунная она. Возвещает: «Как привечу? Как на зов такой отвечу? Чем, такую ведав сечу, рана будет смягчена?»Отвечал: «Того нам трудно знать в ком сердце безрассудно. Мы страдаем обоюдно. Хочет он гореть борьбой. Не его в том назначенье. Обещал я возвращенье. На себя принять лишенья. Солнце, клялся я тобой.Хоть бы тяжкие услуги, другу помощь только в друге. Сердце — сердцу. Через вьюги верный путь и мост любовь. Но печаль ложится дымом — видеть грусть в лице любимом. Снова быть судьбой гонимым, по тебе томиться вновь!Без него ничто отрада. В самом счастьи капли яда». «Все, что сердцу было надо», — нить ведет она словам. — Найдена тобой утрата. И любовь твоя не смята. Цвет в ней, полный аромата. Сердцу я нашла бальзам.Как природе, нам знакомы — солнце светлое и громы.То мы к радости влекомы, то бывает сердцу жаль. В небе нет грозы и злобы, нет угроз земной утробы, В мире радость, — для чего бы стала нежить я печаль.Клятву молвил ты неложно, изменить ей невозможно. Сердцу друга, что тревожно, посвяти полет огня. Знай незнаемое ныне. Излечи его в кручине. Но в какой мне быть пустыне! Свет уходит от меня!»Витязь молвил: «Я с тобою, — стало семь скорбей с восьмою,Над горячею водою не согреется мороз.Дуй не дуй, а быть тут сизу. И закат раскинет ризу, —Хоть целует солнце снизу, росы тут, как капли слез.Быть с тобой — с собой быть в бое. Прочь идти — терзанье злое, В десять сотен раз лихое. В сердце стрелы бьют как в цель. Ветер жгучий веет в очи. Стала жизнь моя короче. Полны горя зреют ночи, и тоска моя постель.Слышал я твое реченье. Сердцем понял повеленье. В розе нежное горенье, но растут и острия. Солнце, будь моей зарею, и, прощаяся со мною, Дай мне знак, чтобы живою жил в пути надеждой я».Он настойчив, не докучный, витязь в горести разлучной, Звук грузинской речи звучной на устах его, как мед. Благо к благу, око в око. Слово нежного урока Говорит. Вздохнув глубоко, дева жемчуг отдает.Что нежней? Прижать агаты до рубинов. И богатыОт алоэ ароматы. Строен возле — кипарис.Возрасти в саду их рядом. Но скажи «Прости» усладам —Кто разлучным смотрит взглядом, где дороги разошлись.Весь восторг их — в долгом взоре. И расстались. В сердце горе.Если между ними море, не нагнать струе струю. Солнце красное палимо. Молвит скорбный как из дыма: «О, судьба ненасытима, испивая кровь мою».Витязь, грудь свою терзая и удары повторяя, Плачет. Сердце, полюбляя, говорит в себе: «Горю!» Если солнце скрылось в туче, темны долы, темны кручи. И разлуки мрак тягучий ночь ведет, а не зарю.Кровь и слезы льют щеками, точат тропки ручейками.«Солнце», — молвит, — «облаками затянулось предо мной.Жертва пусть моя невольна, солнца все же недовольно. О, дивлюсь, как в сердце больно. Но хочу я жить — тоской.Райским быть, вчера лишь, древом, быть овеяну напевом, И судьба с внезапным гневом нож вонзает, счастья нет. Гнет тоски как тяжесть гири. Я в сетях. Огонь все шире. Так идут дороги в мире. Мир есть сказка. Мир есть бред!»Брызги слез, дрожанье, лепет. В сердце вздох, и стон и трепет. Час разлуки чуть зацепит, он идет до дна сердец. Быть с любимой — жизнь златая. Быть в разлуке — ночь глухая.Ах, начало пеленая, саван вьет всегда конец.У себя, в своем покое, витязь в пламени и зное. Но лицо ее живое где-то близко. Дышит свет. Чувств лишился. Сердце тает. Тополь в стуже, увядает. Ах, без солнца не блистает, а темнеет розоцвет.Что есть сердце человека? Ненасытнейший калека. В свет идет, и в тьме от века. Путь невидящий слепец. Все в превратном цепенеет. Жить для жизни не умеет. Даже смертью не владеет. Острия плетет в венец.Сердцем так он спор сердечный вел в минуте скоротечной. Жемчуг взял, и свет тот млечный приложить к губам был рад.Этот знак душе был нужен. Ум в тоске обезоружен. Слезы льет он до жемчужин, током светлым, как Ефрат.Ко двору зовут с зарею. Бодрой он пошел стопою. Встречен людною толпою. Он склоняет гордый стан. Царь оделся для охоты. Да развеются заботы. Утро в блесках позолоты. Кличет рог и барабан.Повесть этой пышной были как расскажешь в полной силе? Всех литавры оглушили. Словно на ухо кричи. Солнце скрыто соколами. Своры псов бегут полями. Рдеет пурпур как цветами, — словно речь вели мечи.Были ловли, были крики. Возращаются владыки.Все князья здесь, светлолики. Сел Ростэн, сияет взор.Был шатер воздвигнут красный не один с игрой атласной.Арфы с лютней — звук согласный. Полнозвучный грянул хор.Витязь рядом с властелином. Так отец бывает с сыном. Их кристалл горит с рубином. Вспышки молний — свет зубов. Кто достоин — в приближеньи внемлет сказу о томленьи. А дружины — в отдаленьи. Тариэль над вязью слов.Витязь с горечью заботы возвращается с охоты. Луч один в его темноты проникает, — нежный лик. То он встанет, то ложится. От безумных сон стремится. Если сердце загорится, кто придет на этот крик.Лег и молвит: «Утешенье в чем найду для огорченья?Я в печали разлученья. Ты в далекой стороне.Райский стебель, цвет достойный, над волной всегда прибойнойТы тростник светло-спокойный. Появись мне хоть во сне».И течет слеза, другая. Снова сердце унимая,Молвит: «Мудрость золотая — в том, что нужно — так терпи».Если в боге нам отрада, и печаль принять нам надо.Не томи напрасно взгляда. Ночь спустила сумрак. Спи».Снова к сердцу увещанье: «Знаю, смерть твое желанье. Но — живи и знай терзанье. Не жалей для жертвы кровь. И, боясь чужого зренья, ты скрывай свое горенье, Недостойно есть любленья выявлять свою любовь».
19. Сказ о том, как Автандил обратился с просьбой к царю Ростэвану, и о том, что сказал ему визирь
Час рассветный засветился, витязь в строй свой нарядился. «Если б огнь любови длился», — молвил, — «в скрытности во мне».Просит сердце о терпенье. Лунноликое виденье. К дому визиря стремленье. Вот он едет на коне.Визирь слышит, и, встречая, говорит: «Заря златая Входит в дом ко мне, блистая: этот день есть весть услад. Как цветок благоуханный — звук привета златотканый. Если гость пришел желанный, и хозяин сердцем рад».И хозяин просит к дому. Быстро к гостю дорогому. Слезть с коня помог младому. Тотчас под ноги ковер. Из богатого Хатая. В доме гость как солнце рая. Молвят: «Розы расцвечая, легкий веет ветер с гор».Сел. Безумеют сердцами, кто приник к нему глазами. В честь вменяют — рдеть огнями, перед юным обомлеть. Лик его — им наслажденье. Вздохи — счет их вне счисленья. Уходить — им повеленье. Круг домашний стал редеть.И когда их стало двое, слово к визирю такое Молвит тот, чей лик алоэ: «Ты в чертоге, где совет, Знаешь все, открыта тайна. Царь тебе необычайно Верит. Слушай же. Бескрайна боль моя. Пролей мне свет.Чудный витязь, в ком горенье, он мое воспламененье. Я убит, во мне томленье. В тот, где он, я замкнут круг. Жизнью он не поскупится для меня. Кто так щедрится, Равным он да озарится. Друга любит верный друг.