Вивальди
Шрифт:
— Или не идем? — Коноплев обвел нас требовательным взглядом.
— Ничего не хочу сказать, — сказал Гукасян, как бы смущаясь, — но где гарантия что под подозрением только мы трое. Ни на одного из нас троих она так уж выразительно не смахивает. Извините, армянки я в ней никак не вижу.
— Тогда я не буду видеть в ней ни молдаванки, н и белорусски, — хмыкнул Коноплев.
Я думал, что мне ввернуть со своей стороны, и зазвонил телефон.
О, подполковник.
Он сообщил мне каким-то непонятно торжествующим голосом, что теперь ему все ясно с жертвами того взрыва на сборище пайщиков
— Понимаешь, только виновные! — крикнул Марченко так, что услышали даже мои собеседники.
— Ну, и что! — не сдержался и крикнул я в ответ. Коноплев и Гукасян деликатно подняли стаканы с выдохшейся минералкой.
— Как что, идиот! Понимаешь, все-таки началось!
— Что началось?!
— Господи, послал же мне Бог идиота в напарники, что я тебе только не вбивал в башку, ничего не впихивается. Все не просто так! Отвечать придется, понимаешь, придется, всем, и никто не может знать заранее, как и когда.
Я понял — он пьян. Получил по своим каналам эту мутную информашку, и сразу цап зубами за пробку. Это все камера. Камера до добра не доведет, особенно работника органов. Едет с возрастающей скоростью подполковничья крыша.
— Кто это? — Не удержался Гукасян.
— И за что это всем придется отвечать? — Дернулась щека Коноплева. Марченко так орал, что они все расслышали.
Я не видел никаких препятствий к тому, чтобы рассказать им эту историю. Майка присоединилась, сообщив, что у нее только что был понос, но теперь все хорошо. Ни одному из возможных отцов не стало сильнее хотеться ее в дочери.
Некоторые моменты моего рассказа Майка сопровождала толковыми, и даже смешными комментариями. Все было у нее «обхохочешься», и старик Зыков в ногах у майора Рудакова, и чокнутые музыканты, так и не отошедшие от истории с Вивальди. Случай с автобусом, конечно, всех заинтересовал больше всего. Поведение больших денег вообще загадочно, а тут…
— Даже — если все так, как говорит твой подполковник, твой подполковник рехнулся, — сказал уверенно, хотя и задумчиво Коноплев.
— Да, — кивнул я, — он все время про заговор, плетутся сети, «Граф тьмы» Кувакин, и вообще.
Тут они опять заинтересовались, и я рассказал им еще и про Кувакина.
— Ну, весь наборчик! — Устало махнул рукой Коноплев.
— Это так бывает, — Гукасян хмурил брови и отпускал их полежать мирно, — так бывает. Человек сам испугался, за себя испугался, он же виноват в этой старушке с машиной, и теперь ищет большую причину.
Коноплев кивнул.
— Да: вы не смотрите, что я вас зарезал, мадам, ведь все равно начинается чума. И посмотрите, какое глупое словосочетание «Граф тьмы», это что, к нему надо обращаться — ваше сиятельство!? Кстати, и к «Князю», это тоже относится.
Не
— Ну, а вдруг, действительно что-то…
Все трое, даже девочка усмехнулись.
— Что? Закат солнца вручную? — Хмыкнула Майка, и тут же снова унеслась в туалет.
— Скорей всего — просто какая-то статистическая флюктуация. — Коноплев снова закурил, хотя повсюду висели надписи, что делать этого нельзя. — Ты оказался в том месте, где частота случайностей особого рода превысила какую-то норму, и стала заметна для глаза такого обыкновенного наблюдателя как ты. Люди, от которых ты не ждешь ничего этакого, начинают себя вести не как всегда. Вот как сын твоего Петровича. У великовозрастного нацбола проснулась общечеловеческая совесть. Бывает!
Он закашлялся.
— Статистика, — согласился Гукасян, неприязненно глядя на вырастающий пепельный столбик на сигарете молдавского белоруса.
Я понял, что мой номер закончен. Повеселил, хватит.
— Так, что с девочкой будем делать?
Пепел рухнул на идеальное деревянное покрытие, и разлетелся в пыль. Гукасян закрыл глаза.
— Да, — ткнул в меня окурком Коноплев, — вспомнил. «Миллиард лет до конца света», читал наверняка?
— Да, читал, и до сих пор считаю, что очень даже не слабая вещичка.
— Вот!
— Что вот?
— Я и нашел образ твоего синдрома.
— Нет у меня синдрома.
— Есть-есть, но теперь не будет, занозу нашли.
— А с девочкой ничего не будем делать, оставим пока как есть, — тихо сказал Рудик.
— Но у меня впечатление, что она нас тупо использует, — Усмехнулся я.
Коноплев тоже усмехнулся.
— Конечно, использует. Не Нина, а прям Наина, навела чары. Баба, конечно, с зубищами, но только что она может у нас отгрызть сейчас? Я, конечно, не благодарен ей за то, что спился и подох, но от резких движений воздержусь.
— И я, — кивнул Гукасян. — И денег дам. Немножко.
— Она не возьмет, — с какой-то даже свирепой радостью заявила вернувшаяся Майка. Было такое впечатление, что в туалете она не страдает, а наоборот пополняется чем-то бодрящим.
— Почему не возьмет? — Осторожно поинтересовался Гукасян.
— Потому что дура. Благородная.
— Благородная?! — Одновременно спросили Гукасян и Коноплев.
— Но мы хотя бы скажем ей, что теперь все открылось? — Спросил я.
— Я бы и этого не делал, — сказал Коноплев, — пусть она думает, что дурачит нас, в то время как мы будем дурачить ее. А эта, — он кивнул в сторону Майки, — не проболтается. Раз нам не проболталась, то и Нинке не проболтается.
— За отдельную плату.
— Я вылечу тебя от поноса. — Сказал Коноплев.
Мне не слишком нравился исход заседания. Все замирало в новом, сложном состоянии, а у меня, кажется, не было моральных сил для обслуживания таких запутанных отношений. И я не верил, что такая надуманная конструкция способна просуществовать хоть сколько-нибудь долго. Но, с другой стороны были и положительные моменты — я свалил с души камень по имени подполковник Марченко. Консилиум частичных отцов однозначно признал его чокнувшимся.