Вивьетта
Шрифт:
— Да, — мрачно ответил Дик.
— Я случайно узнал о превосходной комбинации, — продолжал Остин. — Лорду Овертону, которого ты видел, нужен человек, чтобы управлять его лесами в Ванкувере. Жалованье 700 фунтов в год. Я протелеграфировал лорду Овертону, прося его предоставить это место тебе. Вот его ответ.
Дик взял телеграмму и прочел ее, совсем ошеломленный. Остин не терял времени.
— Как видишь, это удивительно подходит. Ты можешь отправиться ночным поездом. Твой внезапный отъезд не требует для домашних особых объяснений, поскольку имеется эта телеграмма. Надеюсь, ты понимаешь.
— Понимаю, —
— Не думаешь ли ты, что нам лучше отказаться от бесплодных споров? — Остин поднялся и встал перед ним. — Я жду, что ты примешь это предложение и мои условия.
— А если я откажусь? — спросил, начиная раздражаться, Дик. — Как смеешь ты угрожать мне?
— Ты думаешь, я собираюсь угрожать тебе? Я просто ожидаю, что ты не откажешься. Твоя совесть должна сказать тебе, что я имею право так действовать. Не так ли?
Дик мрачно прислонился к стене и теребил свои усы.
— Ты заставляешь меня касаться вещей, о которых я предпочел бы умолчать, — продолжал Остин. — Отлично. — Он взял со стола клочок смятой бумаги. — Ты узнаешь это? Это пыж из пистолета, бывшего в твоей руке.
Дик отшатнулся.
— Ты ошибаешься, — выговорил он. — Заряжен был твой пистолет.
— Нет, твой. Пистолет дал осечку, если бы не это — я был бы уже мертв, убит своим братом.
— Остановись, — вскричал Дик. — Это не было бы убийство. Нет, нет, не убийство. То был равный бой. Я дал тебе шанс. Когда я думал, что мой пистолет не заряжен, я кричал тебе, чтобы ты стрелял. Почему ты не стрелял? Я хотел, чтобы ты выстрелил… Я безумно хотел, чтобы ты выстрелил. Я хотел быть убитым. Никто не может сказать, что я избегал смерти. Я дал тебе возможность покончить со мною.
— Это не имеет никакого значения, — твердо сказал Остин. — Когда ты стрелял, ты думал убить меня. Твое лицо дышало убийством. И если предположить, что я выстрелил… и убил тебя! Великий Боже! Я предпочел бы быть убитым тобою, чем отяготить свою душу твоей смертью. Это было бы не так трусливо. Да, трусливо. Условия были неравны. В моих глазах все это было глупой затеей, тогда как ты действовал вполне серьезно. Разве ты не видишь, что я имею право требовать от тебя подчинения некоторой каре?
Дик некоторое время молчал, в его душе боролись светлые и темные силы. Под конец он сказал тихим голосом, склонив голову:
— Я принимаю твои условия.
— Вечером ты отправляешься в Уизерби.
— Хорошо.
— Еще один пункт, — продолжал Остин. — Самый важный пункт. До отъезда ты не будешь говорить с Вивьеттой наедине.
Глаза Дика гневно сверкнули.
— Что?
— Ты не будешь говорить с Вивьеттой наедине. А когда ты уедешь (тебе ведь нет надобности снова заезжать сюда), ты не будешь писать ей. Ты должен абсолютно и окончательно уйти из ее жизни.
Дик разразился хриплым, бешеным смехом.
— И оставить ее тебе? Я мог догадаться, что юрист сумеет поймать меня в ловушку. Но на этот раз ты превзошел самого себя. Я никогда не откажусь от нее. Ты слышишь меня? Никогда, никогда, никогда! Я готов буду вновь пережить ужас сегодняшнего дня, тысячу раз пережить, день за днем, до самой смерти, но ни
— Или Каина и Авеля, — перебил Остин.
— Ты можешь клеймить меня, если хочешь, — вскричал Дик, приходя в бешенство, и вся горечь целой жизни вылилась в его страстной речи. — Я до сих пор терпел это. Твоя жизнь была непрерывным издевательством надо мною. Ты считал меня ограниченным, добродушным мужланом, способным восхищаться парой любезных слов, брошенных ему элегантным джентльменом, и чувствующим себя даже польщенным, когда элегантный джентльмен, проезжая мимо, сталкивает его в грязь. Нет, слушай, что я говорю, — загремел он, видя, что Остин собирается протестовать. — Клянусь Богом, на этот раз ты выслушаешь до конца. Для тебя я был предметом насмешки, твоим шутом, своего рода прирученной обезьянкой. Я часто удивлялся, почему ты не обращаешься ко мне со словами „мой милейший" и не требуешь, чтобы я притрагивался к козырьку, говоря с тобою. Я переносил все это многие годы, не жалуясь, но знаешь ли ты, что значит глодать свое сердце и молчать? Я переносил все это ради матери, несмотря на ее нелюбовь ко мне, и ради тебя, потому что любил тебя. Да. Я любил тебя. Но ты не замечал этого. Чего стоит моя привязанность? Ведь я лишь глупый, добродушный осел… Но я терпел все это, пока ты встал между мной и ею. Всю свою страсть я вложил в чувство к ней. Здесь на всем свете лишь она одна осталась у меня… Я голодал по ней, жаждал ее, мой мозг горел при мысли о ней, кровь бурно переливалась в моих жилах при виде ее. И ты встал между нами. И если я погубил свою душу, то это дело твоих рук. Думаешь ли ты, что пока я жив, я отдам ее тебе? Даром своей души я не продам!..
Он ударил кулаком по ладони и заметался по комнате. Остин некоторое время сидел, онемев от изумления и огорчения. Дорогой ему, привычный взгляд на „милого старину Дика" оказался ниспровергнутым. Перед ним показался другой Дик, — личность более сильная, более глубокая, чем он воображал. Новое чувство уважения к нему, а также жалость к нему, великодушная, а не презрительная, зашевелились в его сердце.
— Послушай, Дик, — сказал он, впервые в этом разговоре назвав его обычным именем. — Верно ли я понял, что ты обвиняешь меня в том, будто я посылаю тебя в Ванкувер и ускоряю твой отъезд, чтобы достичь своей цели у Вивьетты?
— Да, — ответил Дик. — Да, обвиняю. Ты подстроил эту ловушку.
— Скажи, я когда-нибудь лгал тебе?
— Нет.
— В таком случае, говорю тебе, как мужчина мужчине, что до сегодня я и не подозревал, что твое чувство к Вивьетте глубже и сильнее чувства старшего брата.
Дик горько усмехнулся.
— Ты не мог представить себе, чтобы такой чурбан, как я, мог влюбиться. Ну, а дальше?
— Дело не в этом, — заметил Остин. — Я не поступил бесчестно по отношению к тебе. Я приехал сюда. Я влюбился в Вивьетту. Чем я виноват? Мог я не влюбиться в нее? Мог я не сказать ей об этом? Но она юна и невинна, и сердце свое она еще никому не отдала. Скажи мне, как мужчина мужчине, решишься ли ты сказать, что ты овладел им или что овладел им я?