Виза в пучину

Каландаров Марат

— Вывезешь навоз, помоешь коров. Чтоб все блестело, как в операционной.

— Вы хорошо говорите на русском, — заметил я.

— Я когда-то в молодости очень любил Советский Союз и был старательным партийцем. Меня за это послали учиться в Москву. Но пришел шестьдесят восьмой, и я возненавидел вашу страну, — он хотел еще что-то сказать, но осекся и уже повелительным голосом предупредил. — Извольте хорошенько запомнить — рабочие в моем хозяйстве лишние вопросы не задают. Он повернулся к эстонцу и поманил толстым, как сарделька, пальцем.

— Приступай к

разгрузке, — хозяин кивнул на объемистую фуру. — Мешки с цементом складывать в сарае. Приедет клиент — загружай не мешкая… Будете работать с энтузиазмом, — подытожил он, — заплачу нормально.

— А нормально — это сколько? — деловито спросил я.

— Триста крон в день.

— Сколько часов мы работаем? — не унимался я.

— Десять часов с коротким перерывом на обед, — пан бросил на меня осуждающий взгляд и процедил. — У русских есть поговорка: язык мой — враг мой. Меньше слов — больше работы. Приступайте, то-ва-ри-щи.

Он взглянул на часы и зашагал к усадьбе.

Я вооружился лопатой и стал сгребать навоз. Ферма была запущенной, пришлось изрядно повозиться с тачкой и шлангом, прежде чем полы засверкали чистотой. Потом принялся мыть коров, поглядывая в узкое оконце. У фуры пыхтел балтийский земляк. Каждый мешок цемента ему давался с большим трудом. Он сгибался под тяжестью все ниже и ниже и, наконец, рухнул на землю вместе с ношей. Сквозь стены коровника просочился стон. Я отложил шланг, выключил воду и направился к нему.

— Больше не могу, — задыхаясь, проговорил он. — Это самая настоящая каторга…

— Сколько мешков отгрузил?

— Двадцать, — устало выдохнул парень, размазывая по лицу струйки пота. — Я не бурлак, а музыкант. Мои пальцы привыкли скользить по клавиатуре…

— В свое время мне приходилось за четыре часа перенести… — я мысленно произвел несложные математические подсчеты и оглушил эстонца весомой цифрой, — 1440 мешков с цементом.

После изрядной паузы тот недоверчиво покачал головой.

— Такого не может быть.

— Может, — заверил я и опустил якорь в глубину своей памяти. Рижский морской порт… Многокилометровые причалы с пришвартованными судами под разными флагами. Радары и мачты на фоне голубого неба, клювы портальных кранов, опускавших тяжелые стеллажи с цементом в темные пасти трюмов…

Я, студент первого курса факультета журналистики университета, пришел сюда узнать, как достается человеку соленый рубль, и заодно испытать себя на прочность.

— В студенческие годы, — пояснил я, — пришлось вкалывать докером в порту. Семь потов сойдет, пока суда загружали цементом… Площадку с мешками стрела крана опускала по центру трюма. И мы, грузчики, хватали их и торопливо разносили по всем углам судна… Иногда мешок с цементом приходилось метров десять тащить… Так за смену на каждого докера набиралось по вагону. А вместимость пульмана — 72 тонны. Вот и раздели это число на вес мешка с цементом, то есть на пятьдесят килограммов. Получишь цифру, которую тебе назвал…

— Рассказывайте кому-нибудь, кто живет далеко от моря. А Таллин — город портовый, я не раз бывал на причалах

и видел, как по трюмам катаются погрузочные машины… Докеры лишь управляют ими…

— Это сейчас там техника. А в семидесятые годы не было такой механизации, трюмы загружались мокрыми спинами докеров…

Я подхватил мешок, уложил его на левую руку и, придерживая правой ладонью за торец, сноровисто внес в сарай и аккуратно положил на пол.

— Надо быстро передвигаться с тяжестью, — подсказывал я, — чтобы нагрузка на ноги была поменьше.

Эстонец с интересом наблюдал за моими манипуляциями, все больше и больше удивляясь.

— Верю, теперь верю, — проговорил он. — Ловко вы с мешками управляетесь…

Внешне, возможно, выглядело лихо. На самом деле силы мои были на исходе — ноги дрожали, вены на руках взбухли, в глазах мельтешили круги.

— Финиш! Попробуем кое-что механизировать, — бросил я и побрел к коровнику за тачкой.

Работать стало легче. Мы с двух сторон брали мешки и укладывали их в тачку. Но тут появился пан Иржи, поманил меня пальцем и повел за собой.

— Крыша в свинарнике требует ремонта, — по пути объяснял он. — Твоя задача: снять старый шифер и положить вместо него железные листы.

Он показал мне, где лежат лестница, пленка, гвозди и штабель с гофрированным металлом. Я прикинул, как буду взбираться по шаткой лестнице с широким металлическим листом, и заметил хозяину:

— Одному трудно поднимать.

— Помощников нет, — оборвал он меня, — управишься сам. Пан Иржи сел за штурвал трактора и укатил. Я вскарабкался на крышу и под тревожное хрюканье многочисленного свиного семейства стал отдирать шифер.

Солнце жарило нещадно. Термометр наверняка показывал за тридцать. Я сбросил рубашку, но все равно обливался потом — усталость давала о себе знать.

Через пару часов напряженной работы я с трудом разогнул плечи, на которые, казалось, напялили свинцовые латы. Кружилась голова, в горле пересохло, и я решил спуститься за водой.

Набрав полведра воды и завернув за угол, увидел странную картину. Эстонец вез мешки с цементом. Тачка в его ладонях словно оживала, переваливаясь с боку на бок, и парень почти всем телом повисал на металлических ручках, громко выплевывая отборный мат. Будто реагируя на грубость, тачка перевернулась, и мешки полетели на землю. Эстонец с трудом поднял мешок, другой, и ноги его надломились. Он рухнул рядом и лежал не шевелясь. Я заспешил к нему — парень посерел, будто погас.

— Водички хочешь? — с тревогой в голосе предложил я. Он с трудом разлепил веки, сплюнул скрипевшую на зубах цементную пыль и процедил:

— Хочу, только рукой пошевелить не могу. Окажите, пожалуйста, услугу, протяните к губам ковшик.

Я черпнул воду и направил тоненькую струю между затянутыми цементной пленкой губами. Утолив жажду, он тусклыми глазами уставился в бездонное небо, схваченное от горизонта до горизонта голубой накипью, и тихо заговорил:

— Все. С меня хватит. Надо сматываться отсюда. У ворот автомобиль стоит. Давайте на нем умчимся?