Византийская ночь
Шрифт:
– Хватит подслушивать чужой разговор, - сказала Ирина. Она незаметно вернулась, убедившись, что все идет хорошо.
– Садитесь лучше есть. Слышите, ротозеи?
– От пищи больше пользы, чем от пустой болтовни, - прокряхтел Деян. Подергал затекшими плечами.
– Ничего ты не понимаешь!
– воскликнул Идарий.
17
Хозяева не успели покинуть роскошной виллы. Среди просторного дворика стоял десяток упряжек нагруженных имуществом: одеждами, посудой, мебелью, предметами искусства. Склавины
– Пощади нас, господин! Пощади!
– с колен молили члены сенаторской фамилии.
– Мудрый, могучий владыка! Иисус поможет тебе, только сохрани нам жизни! Возьми все! Только пощади! Мы не сделали тебе ничего!
Даврит грозно восседал на стуле с высокой спинкой. Вокруг стояли приближенные, воины и друзья. Спешивались и подходили дружинники. Толпа воинов и примкнувших к варварам римских бедняков окружала знатного сановника, его рыдающих жену и детей. Смотрели недобро.
– Князь они не успели ускользнуть, - шепнул Даврите белоусый воин, чтимый за храбрость.
– Чего их жалеть. Он хотел лишить нас добычи, старый боров.
– Убей их князь или отдай нам!
– кричали колоны. Размахивали серпами, топорами и вилами.
– Этих тварей надо перебить! Мы забросаем их камнями, как бешеных собак! Смерть им! Во имя Христа! Смерть сенатским выродкам!
Даврит молчал. Слушал голоса. Руки князя склавин скрестились на груди. Пристально смотрели слегка раскосые глаза.
– Что прикажешь, князь?
– спросил брат Даврита Ждан, подергивая русый ус.
– Пусть римляне скажут мне, как и за что я должен наказать их господ! Слышите? Я жду.
Толпа загудела. Затопталась. От нее отделился молодой загорелый парень. Подойдя к князю, поклонился низко.
– Владыка, - обратился он.
– Здесь нет старшего сына нашего господина. Но я скажу и за него. Он забавлялся с моей сестрой, а когда она тайком пыталась бежать, убил ее. Мы не рабы, благородный Даврит, но с нами обращаются хуже. Мой отец трижды был бит палками, только за неурожаи винограда. Разве так поступают христиане!? Прокопий, наш сосед, когда его хлестали плетью, умер. Сенатор, вот он, боров, тогда смеялся, говоря: у дураков легкая душа. Потом за недоплату велел пороть всех должников, а самых бедных две недели держали в яме на воде. Мы нищие по их вине, паршивые собаки. Все их племя, жадное и злое!
Молодой человек в ярости стал запинаться. Его подбадривали голоса селян. Даврит потянул воздух гордым носом.
– Он для забавы издевался! Что без него творили, тоже говори! Про управляющего! Скажи про Фому! Пусть всех накажут!
– Нас постоянно били, оскорбляли. Скольких сгноили в своей тюрьме!? Все забирали, что только нам земля давала. Тех, кто бежал, солдаты возвращали. Казнили многих. С оружием с нас выбивали все налоги. Без хлеба, на одной траве держали зиму, как баранов. Фому забили палками до смерти. Мешок зерна, одолженный весной, по осени мы возвращали десятью.
– Все с нас сосали, кровопийцы! За каждую скотины мы платили. Вон разжирели как, собаки! Убить их мало!
– звучно поддержали парня женские голоса.
Протолкнувшись вперед, худенькая женщина грозно произнесла:
– Не жалей их, владыка! Именем господа, люди просят - не жалей.
– Смерть воровскому роду! Смерть!
– закричали взрослые крестьяне, побаивавшиеся говорить всю правду в глаза низвергнутому хозяину. Еще вчера он грозно повелевал.
– Достаточно!
– приказал князь.
– Землю разделите. Коней с сенаторской конюшни и половину всей живности я забираю. Поборы отменяю. В общину принимайте всех. Рабов освобождаю. Колонов больше нет. Константинополь здесь не властен. Чиновников и воинов врага немедленно захватывать и доставлять ко мне или казнить, решением общины.
– Что делать с этими? Бей их! Убивай!
– Князь, выслушай меня!
– завопил сенатор, растирая слезы мягкими кулаками.
Даврит поморщился. Болела старая рана в ноге. Он получил ее много лет назад, сражаясь вместе с аварами против византийцев. Это было под станами Сирмия. Стрела тогда впилась ему в бедро. Нога зажила, лишь иногда доставляя неудобство.
«Перун, зачем я согласился разбирать этот спор? Пусть бы Боз всех изрубил, как он того хотел. Скорый суд - самый мудрый суд на войне», - подумал князь. Но сказанного он не мог отменить.
– Прояви милость, владыка!
– Выслушай, великий государь!
– заплетаясь, проревела жена сенатора. Подняла заплаканные глаза под чернеными дугами бровей.
– Пусть, что ли скажут?
– предложил брат князя.
– Чего их слушать!
– возразил Боз. Тряхнул белокурой головой.
– Говорите!
– приказал Даврит, подняв сильную руку.
Ноющая боль в ноге отступила. Князь с удовольствием подумал о захваченных богатствах: дорогой утвари, больших стадах, превосходных лошадях и рабах. Даже каган не брал на войне столько ценностей. Боги улыбались Даврите, Перун защищал его: ни одной царапины не получил князь за минувшие месяцы. Силы его росли, пополняясь отрядами колонов и рабов. Князь не ставил их высоко, но это была нужная помощь.
– Солон, мудрый афинянин, учил: нельзя судить, не выслушав обоих [100] . Обе стороны, достойны слова, в чем бы их не обвиняли, - дрожащим голосом начал речь сенатор. Окружавшие его родственники закивал головами.
– Иначе можно наказать безвинно, а это самый страшный грех. Весь мир построен на законе, традициях, обычаях народов. Они различны, но всегда идут от бога. Я не наказывал безвинно, а строгостью своей обязан нравам и установленным порядкам. Законы императора едины, как для раба, колона или гражданина. Без этого погибнет государство.
100
Солон (между 640 и 635 - около 559 до н. э.) - афинский политический деятель, поэт, социальный реформатор.
– Мой муж безвинен! Он только соблюдал порядки, - всхлипнула сенаторша.
«Красиво говорит, словно венок плетет», - мелькнуло в голове Даврита. Князь понимал не все. Язык римлян казался ему лишь отчасти знакомой рекой. Иной раз приходило угадывать слова. Но точная красота речи сенатора не могла от него ускользнуть. Он знал: византийская знать с детства обучалась красноречию. Слушая прежде императорских посланцев, князь поражался их умению складывать слова, придавая сказанному нужный смысл и дух.