Византийская тьма
Шрифт:
Принцесса уже топала ножкой, подвески ее энергично позванивали. Но августейший отец столь же энергично поблескивал круглой лысиной, сердито щурился на зажегшиеся огни лампад.
Тогда она пустила в ход крайний аргумент:
— Я ведь не вышла за того, за кого хотела… Ты знаешь за кого. Вот он бы тебе и флотом управил, и всем остальным… Теперь исполняй по-моему. Отец!
Понимая, что затягивать этот диалог больше нельзя, император, махнув дочери рукой, стал уходить. Тогда она и завизжала и закричала, и со времен истерички Зои, жившей в десятом
— Я уй-ду нав-сег-да от вас! — сулила она. — Я выт-во-рю такое… Я циркачеству обучалась вместе с Теотоки. Вот увидите! Вот уви-ди-те!
Тогда Андроник подошел к ней, сила молодая еще оставалась в нем. Он ухватил свою козу в охапку, драгоценности и подвески посыпались с нее дождем, а он вынес ее к дверям залы и там, бьющуюся, поручил горничной Лизоблюдке и прибежавшим врачам и педагогам.
Молча он сидел некоторое время, мрачный, отходил от переживаний, собравшиеся генералы и министры тоже молчали или переговаривались тихо: «Как же это он с Ангелочком, о-це-це!»
Наконец он отошел, надел корону, пригласил начинать. Первым выступил Мурзуфл, с лицом багровым, будто только что с него содрали кожу. Сицилийцы подступают к окраинам столицы. Кипр, по существу, потерян. Болгары бесчинствуют. Опаснее всего Ватац со своим мятежным войском, каждый второй феодал у него. Сейчас бы привести в действие армию Враны, но Врана все еще болен…
— Но Врана болен, — вздохнули все.
Лахана, управитель казначейства, докладывал по шпаргалке, собственно говоря, по восковой табличке с нацарапанными там цифрами, подготовили нотарии, конечно. Лахана уснащал свою речь славословиями в адрес властелина, поминутно заглядывал ему в глаза, хотя всем было известно, что Андроник, будучи еще принцем, именовал его ворюгой, но с должности не снимал, считая авторитетом.
В том, что он говорил, однако, не было никакой новизны. Хлеба в столице оставалось на три дня. Толпы отчаявшихся людей у городских застав ожидают подвоза. Прежде были безвозмездные раздачи римским гражданам и ветеранам, теперь эти льготники денег в компенсацию не хотят, требуют только хлеба натурой…
— Зерно припрятано в подвалах богачей, — вставил Дадиврин, первый министр. — Прикажи, ваша царственность…
Министры и генералы разом заговорили о мздоимстве продовольственных чиновников. Андроник крутил ус, думал: «Кто же их этому мздоимству здесь учил, как не вы сами? Самый честный из вас, Дадиврин, находясь в поездке по казенному делу с огромной свитой, за ночлег, за ужин, за овес не платит…»
Ничего не решили. Конечно бы — Врана! Конечно бы — флот! Но говорить о Вране все равно что в доме повешенного вспоминать о веревке.
Разошлись, а император все еще сидел, неподвижный, не приказывал ни свеч, ни питья. Агиохристофорит заходил к нему то справа, то слева. Сообщил, что в ореховой гостиной изволит пребывать всевысочайшая, императрица Феодора… Андроник опять не прореагировал никак. Агиохристофорит осторожненько ввернул, что вот бы, как в былые дни,
— Они были юными, дорогой Агиохристофорит, когда ты еще пешком под стол ходил, а я уже их видал…
— Почему же? — стал оправдываться синэтер. — Там есть одна — Аргира, вся — живое серебро!
— А что делает в ореховой гостиной их величество?
— Они изволят наблюдать пляски шутов и мимов.
— Придется идти туда, — вздохнул государь.
Феодора принялась ластиться к мужу, уговаривать, поедем во дворец Ормизду, ко мне, проведем вечер в семейном кругу. Андроник отклонил, усмехнулся, императоры уже не принадлежат себе, чтобы проводить время в семейном кругу. Чувствуя его сопротивление и свой нарастающий протест, Феодора осведомилась — а что у вас тут было с царевной Эйрини? Андроник ответил полузагадкой — не у меня, у империи…
Тогда она с достоинством поднялась, подозвала своих евнухов. У нее был теперь целый отряд молодцеватых евнухов — двенадцать человек! И удалилась, на ходу бросая что-то саркастическое опять по поводу юной француженки во дворце… Евнухи маршировали по сторонам, браво напевая в такт движению — «Тум, туру там, тум, та-ра-ра…»
Когда закончился большой парадный развод караула (еще одна обязанность царского этикета), остались Агиохристофорит и Пупака.
— А может быть, все-таки к царице? — предложил Агиохристофорит. Ему тоже хотелось домой, не раб же он бездомный. — Такая лаванда, такие шелка!
Андроник стукнул на него посохом, а Пупаке (вот он-то был бессемейный) приказал идти позаботиться, чтобы дворец был безлюден.
— Агиохристофорит! — молвил император после некоторого молчания.
— Весь внимание, государь!
— А что, эта девочка живет здесь?
— Какая девочка? — невинно переспросил Агиохристофорит.
— Ну, эта… француженка. Агнеса.
— Да, государь. Она совершенно одна. С нею только старуха кормилица, тоже француженка. Она неразлучно с ней.
— И где она тут живет?
— В садовом флигеле, во втором этаже. Прикажешь ее к тебе привести?
— Нет, не нужно. Я просто так спросил. Дворец стал темен и пуст, как какая-нибудь допотопная пещера. Изредка слышались приглушенные шаги и команда там, где стояли посты караула. Все остальное было предано тьме.
— Агиохристофорит! — вновь окликнул повелитель.
— Я, государь.
— Можешь ли мне оказать одну дружескую услугу?
— Приказывай, всевеличайший!
— Наша царственность хочет, чтобы этот Михаил Ангел… Кстати, где он содержится сейчас? В этом же дворце? Наша царственность желала бы, чтобы этот Мисси был тотчас отпущен на волю, но тобою лично, без всяких посредников. Вот тебе мой перстень с двуглавым иперпером, ты знаешь, он обязывает всякого повиноваться без каких-нибудь письменных приказов.
— Троица живоначальная, это же измена…
— Ты меня понял? — возвысил голос император.
— Понял, всевысочайший! — затрепетал чревом Агиохристофорит.