Византийская тьма
Шрифт:
— Вот это трава аконит, — наставлял сосредоточенный Фармацевт. — В природе это безобидный цветочек такой, лютик голубой. В нашем же сугубом деле достаточно пол-унции на человека, на вашего здоровяка Райнера даже. Что касается кесариссы — она же женщина, — на нее хватит вот этой дозы, здесь четверть унции. Сначала жертва чувствует только мурашки в ногах, никакого не может быть подозрения. Потом внезапные судороги, и через четверть часа полный паралич. Спасти не удается…
Птера кланялась и передавала Фармацевту туго набитый кошелечек, в котором Денис узнал один из кошельков
Стекло рассыпалось на мелкие куски, а Денис даже не упал, пошатнулся, но твердо встал на ноги. На полу осколки мистического стекла быстро таяли или испарялись, и через минуту пол был чист.
А отравители, услышав звон стекла, сначала замерли испуганно, затем без оглядки кинулись в разные стороны.
Денис одним прыжком настиг убегающего, как крыса, Фармацевта.
— А, предатель, ты еще и отравитель!
Тот пал на колени, растерял свои босоножки, пытался целовать ноги Дениса, молил о пощаде, напоминал, что у него ведь малолетние фармацевтики.
Денис выпустил шиворот Фармацевта, потому что оглянулся, ища, куда скрылась пресловутая Птера. И в этот момент шестое чувство опасности заставило его не оборачиваясь отклониться. Мимо его головы пронесся горшок с огневым раствором и угодил в тот стеклянный куб, где была заключена Фоти. Стекло зазвенело, словно ручей, потекло потоком брызг, а синее пламя загудело, распространяясь.
— Аяй-вай! — буквально завизжал Фармацевт, увидев, что снаряд его не попал в цель. — Что мне делать, милостивые боги!
И проворно уполз, действительно как крыса, под шкаф с ретортами. Тут уж борьба пошла не на жизнь, а на смерть. Денис не помня себя схватил один из мраморных табуретов и, вытащив беднягу Фармацевта, пришпилил им его, потом ударил еще и еще, ожесточаясь.
Женский крик вернул его к действительности. Неподалеку стояла Фоти, держалась за щеки. Синий огонь на полу эргастирия быстро угасал, опадал, истребив все волшебное стекло, рассыпавшееся по поверхности пола. Денис взглянул вниз. Несчастный Фармацевт лежал раскорякой в позе краба. Седенькая головка его, когда-то принятая Денисом за голову мальчишки, была расколота, как арбуз, расплющена. Кровь и мозги вытекали вперемешку. — Боже! — ужаснулся Денис. — Убил человека!
Но размышлять было некогда. Он схватил Фоти за руку, потянул за собой.
Глава четвертая
ПАФЛАГОНСКАЯ ФЕМА
Море бесилось. Ветер порывами налетал, захлестывал волны яростно, будто некий циклоп Полифем, пасущий овец, гнал кудлатые стада, кидался в пенящиеся водовороты и исчезал в необозримых просторах Евксинского Понта — кто сказал, что это гостеприимное море? Какое же оно гостеприимное — холодное, чужое, неприветливое море.
— Бр-р, Каллах! — сказал всадник, кутаясь в теплый плащ и стараясь развернуть коня спиной к пронзительному ветру. — Сидели бы
— Что ж, принц, — отвечал его спутник, лошадка которого проваливалась в песок и потому никак не могла попасть за скакуном первого. — Вы сами обещали почтенному Пупаке встречать их конвой у Орлиного гнезда. Вот оно — Орлиное гнездо.
— Кто знал, — принц сбивал с себя дождевые капли, — что будет этакий шторм.
Каменистая гора, пересекая берег, вторгалась в морской залив бесформенными скалами.
— Кроме того, — подпрыгивал в седле Каллах, — разве с вами усидишь в тепленьком месте? Не здесь, так коченели бы где-нибудь на охоте. Разве вас удержишь, когда на дворе сезон?
Принц рассмеялся и загородил лицо перчаткой от напора ветра. Другой перчаткой обвел окрестные холмы.
— А помнишь, Каллах, года два назад мы с тобою тут бывали по делам охоты? Здесь кругом виноградники были, баштаны, народищу полно, шла уборка… А теперь пустыня, как после пришествия Антихриста!
— Да вы же знаете, кто в этом виноват. Иноверцы то и дело налетают, вытаптывают, выжигают. На что им наши виноградники, им пустырь нужен, баранту свою пасти… Державнейший наш царь, простите меня великодушно, он держался тут политики ни мира, ни войны!
— И куда же они сбежали отсюда, куда они делись?
— Кто, ваше высочество?
— Ну, виноградари эти, возделыватели баштанов?
— О, эти в столицу сбежали, нищенствовать да попрошайничать. Хуже дело с пахарями, с женщинами, с детьми. Эти небось слезы льют горькие в Багдаде или в Каире, угнанные, в рабах.
Принц привстал в стременах — пара стремян была подарена ему крестоносцами, римляне же стремян не знали, ездили охлюпкой, — из-под руки обозревал окрестность, все повторял: ай-ай-ай!
— И нам бы все-таки не отклоняться от дороги, — предупреждал Каллах. — А то эти разбойники легки на помине. Сейчас и пожалуют!
Теперь, пока они таким образом разъезжают у кромки прибоя, разъясним, кто они такие. Это и есть знаменитый Андроник Комнин, двоюродный брат покойного Мануила-царя. У него было множество различных званий и титулов, он тоже носил титул протосеваста, что в более точном переводе означает «первосвященный», но титул этот носил совершенно светский характер. Протосевастов в империи было несколько, напомним, что протосевастом был Алексей Комнин, первый министр правительницы. Поэтому гордый Андроник любил называть себя иноземным титулом «принц», и обожавший его народ звал его просто «принц».
Тут их оруженосцы, тоже на конях, в купе ореховых деревьев, голых по случаю зимы, замахали руками и стали показывать на перевал. Там быстрее ветра, словно тени в дурном сне, проносились вереницы всадников, обгоняя друг друга.
— Это они, — мрачно констатировал принц. — Что им нужно? Не хотят же они меня в плен захватить? Уж я-то с ихним султаном в мире живу.
— Нет, наверное, дело хуже, — Каллах, его камерарий, соскочил с коня и проверил подпруги коней принца и своего на случай внезапной скачки. Сколько было в истории случаев, когда высокородные оказывались в рабах только из-за того, что подпруга подвела!