Визбор
Шрифт:
Фестиваль якобы «помешал» проведению Олимпиады в Москве. Подготовка к ней вообще сопровождалась всевозможными ограничениями и ужесточениями — например, из столицы выселялись «нежелательные элементы», был ограничен въезд туда для жителей из других областей и т. д.; но, признаемся, Самара от Москвы всё-таки далековато. В том же 1980 году в «братской» Польше появился оппозиционный профсоюз «Солидарность» во главе с Лехом Валенсой (будущим президентом страны), там начались митинги и забастовки, и советское руководство очень болезненно отреагировало на эти события. В 1981-м в Польше было введено (введено фактически Москвой) военное положение, Валенса оказался в тюрьме. Как это было и в 1968-м, в ходе чехословацких событий, ужесточение внешней политики (а ведь за полгода до Олимпиады советские войска вошли и в Афганистан!) сопровождалось ужесточением политики внутренней. Как говорится — одно к одному. Так вот, со временем
В общем, собираться на Мастрюковских озёрах бардам запретили, они проводили концерты в Куйбышеве, но это было уже не то — мероприятие местного уровня. Визбор болезненно переживал запрет фестиваля и где мог старался за него заступиться. Делать это при полном отсутствии гласности и жёстком цензурно-редакторском режиме было непросто — приходилось разговаривать с системой на её демагогическом языке. В интервью, данном в 1982 году газете «Советская Россия» (номер от 9 апреля), Юрий Иосифович сетовал на то, что «слёт снова стал областным» (то есть — перестал быть полноценным фестивалем общесоюзного масштаба), между тем как «настоящая песня влечёт молодёжь к национальной культуре, воспитывает патриотизм…». Почти полтора года спустя, 8 сентября 1983 года, выходившая в Горьком газета Волжского речного пароходства «Большая Волга» напечатала интервью с Визбором, где он говорит, в частности, и о Грушинском фестивале: «…Съезжались практически авторы из всех городов. Создавалась определённая картина состояния песни, её тенденций, течений. У фестиваля этого, как и у других, были, конечно, недостатки. Однако, как мне кажется, дело это исключительно интересное». Сами по себе эти фразы звучат как будто совершенно нейтрально и общо — если не знать их конкретного подтекста. А подтекст состоит в том, что, следуя общепринятым «правилам игры» и внешне подыгрывая официозу («были, конечно, недостатки»), Визбор на самом деле заступается за фестиваль. По тем временам это уже много.
На волне борьбы со «зловредным» польским влиянием в ту пору запретили не только Грушинский фестиваль, а все КСП — конечно, и Московский тоже. Началось с того, что корреспондент «Правды» Алексей Бойцов напечатал в главной советской газете снимок с 25-го московского слёта, состоявшегося в мае 1981 года на выезде, возле деревни Итларь Ярославской области. Снимок увидел тогдашний «хозяин Москвы» — первый секретарь горкома КПСС Гришин. Разгневанный вельможа повелел пресечь безобразие. Ярославский обком добавил масла в огонь. Официально было объявлено о создании вместо городского КСП секции самодеятельной песни при Доме самодеятельного творчества. Фактически это означало закрытие клуба, помещение которого на улице Трофимова было, разумеется, отобрано. Каэспэшники разделились на «кусты» — то есть мелкие районные и институтские клубы — и собирались там, где приютят. До такого местного уровня недреманное око горкома КПСС не опускалось.
В этой ситуации Визбор старался поддерживать и московских друзей. На один из полулегальных столичных слётов он прислал приветствие, завершавшееся словами: «Наше дело чистое, честное и правильное». Кстати, именно от него ребята из уже не существовавшего теперь номинально московского клуба узнали о роли Гришина в этой истории: бард услышал по «вражескому голосу» (так полуиронически называли шедшие на Союз и старательно глушившиеся здесь передачи радиостанций «Голос Америки», «Свобода» и др.) передачу на эту тему и записал её на магнитофон.
Грушинский же фестиваль возобновится только в 1986 году, в начале перестройки, уже без Визбора…
Между тем с фестивалем косвенно связана самая, пожалуй, интересная и насыщенная страница взаимоотношений Визбора и Окуджавы. Два известнейших барда, два «властителя дум» поколения 1960–1970-х, два москвича, они, однако, нечасто пересекались биографически. Их жизненные орбиты были всё-таки разными: один предпочитал уединённость, сторонился массовых мероприятий, другой же любил дружескую компанию, с удовольствием и ходил в походы, и ездил на ту же «Грушу». И вот какое любопытное «пересечение» произошло в самом начале лета 1979 года. Визбор отправился на Центральный рынок купить кое-что из провизии и вдруг столкнулся там с Окуджавой, пришедшим с той же самой целью. Ещё неожиданнее, чем сама встреча с Булатом Шалвовичем на рынке, было то, о чём он сказал при этом Визбору. Мол, звонит мне без конца такой Шабанов из Тольятти, зовёт приехать в свой город с выступлениями, одному мне не хочется, собирался было за компанию Гриша Горин, сатирик, да не получается у него. Ты Шабанова знаешь? — Знаю, человек надёжный, можно на
У этого разговора есть своя предыстория. Виталий Шабанов, один из активистов Грушинского фестиваля, давно лелеял мысль о том, чтобы пригласить туда Окуджаву. Они познакомились в 1974 году на слёте Московского КСП под Москвой, куда ребятам удалось вытащить некомпанейского Окуджаву, и ему было трудно отказаться от приглашения, потому что слёт был посвящён его пятидесятилетию. Как тут откажешься… Пришлось приехать, поработать в жюри, но выступать на большой поляне бард не стал под тем предлогом, что, мол, председателю жюри выступать негоже. Предлог, надо признать, так себе. На самом деле Окуджава считал, что его песни должны звучать в относительно камерной обстановке, и огромный «концертный зал» под открытым небом его пугал. У него был опыт выступлений такого рода, казавшийся ему не самым удачным. Так вот, Шабанов во время той подмосковной встречи нахваливал Окуджаве «Грушу» и в перечне бывающих там бардов, произнесённом для «заманивания» Булата Шалвовича, первым назвал, конечно, Визбора — ибо тот и в самом деле был крупнейшей фигурой фестиваля. Каково же было удивление Виталия, когда на эту фамилию Окуджава отреагировал фразой: «Я его не знаю!» Правда, «не знал» мэтр заодно и имён Александра Городницкого и Бориса Вахнюка, но Визбора это утешило бы слабо. Во всяком случае, когда Шабанов потом передал Юрию этот разговор, тот был обескуражен: как не знает, мы столько лет знакомы…
К идее пригласить Окуджаву на фестиваль тольяттинцы — Шабанов и Григорий Сёмин — всерьёз вернулись в январе 1979 года. Большой тактик и стратег Визбор посоветовал им идти обходным путём: пригласить поэта сначала не на фестиваль, а в город, и если, дескать, Булату понравится, то он согласится поехать на Грушинский. Забегая вперёд нужно сказать, что на фестиваль, который пройдёт в июле, Окуджава так и не поедет, а в Тольятти на исходе июня всё-таки выберется. К тому моменту, когда два поэта сошлись среди рыночных рядов, переговоры между Шабановым и Окуджавой уже достигли своего апогея. Оставался ещё один телефонный разговор, состоявшийся 8 июня: еду не с Гориным, сказал Булат Шалвович, а с Визбором.
Неожиданная замена окуджавовского спутника сильно облегчила Шабанову дальнейшее продвижение дела. Хорошо знакомый ему и общавшийся с ним на «ты» Визбор и до этого момента постоянно советовал, какой линии придерживаться в общении со старшим бардом. Шабанов вообще с самого начала (январь) хотел, чтобы в переговорах участвовал и Визбор как своего рода посредник, знакомый с обоими, но Визбор отвёл этот вариант: мол, от этого может быть только хуже (интересно, почему он так думал?), идите к нему без меня. Теперь же Визбор и вовсе стал прямым участником событий, и возникавших поначалу опасений, что Окуджава может отказаться от поездки, оставалось всё меньше. Правда, в самый последний момент он (Окуджава) в телефонном разговоре с Шабановым вдруг сообщил, что приболел и что поездку придётся перенести. Но уже через сутки будущий спутник Окуджавы твёрдо пообещал Виталию: приедем. Наверное, без визборовского «давления» всё же не обошлось.
Утром 24 июня, в воскресенье, белые «жигули» шестой модели, за рулём которых сидел их владелец Булат Окуджава, выехали из столицы и через Коломну, Рязань и Пензу направились в сторону Куйбышевской области. Булату Шалвовичу хотелось «обкатать» недавно купленную новую машину. Он вёл осторожно и оттого сравнительно медленно. Визбор время от времени его подменял и ехал гораздо быстрее — иногда даже слишком быстро. Под Пензой их остановил гаишник, но находчиво-артистичный Визбор, вообще нередко грешивший превышением скорости, хорошо умел разговаривать с постовыми. Не давая стражу дорожного порядка опомниться, он сразу перехватил инициативу и пошёл в наступление: почему вы не выбриты? почему фуражка не по форме? И далее в таком же духе. Пока растерянный гаишник соображал, какого ранга начальник перед ним (уж не секретарь ли обкома?), рассерженный водитель со словами «больше мне в таком виде не попадайтесь» садится за руль, и «шестёрка» благополучно отправляется дальше. Окуджава только удивляется…
Доехать за сутки не успели — да и не стремились; заночевали прямо в лесу в палатке, о которой ещё в Москве побеспокоился, конечно, бывалый турист Визбор. Вот бы представить выражение лица какого-нибудь местного грибника-охотника-каэспэшника, бредущего по лесу и натыкающегося на палатку, где спят одновременно Окуджава и Визбор! От изумления можно сразу инфаркт получить… Сам Визбор с юмором писал об этой ночёвке дочери Татьяне в Пятигорск, где она, студентка журфака МГУ, проходила практику: «Я (лично) съездил в г. Тольятти с Булатом Окуджавой на его машине. Ночевали в Мордовских лесах, и когда Булат отходил от палатки, лес оглашался дикими криками. Так много было комаров. В целом группа (Булат, я, машина и комары) подобралась очень ровная».