Визит к архивариусу. Исторический роман в двух книгах
Шрифт:
Сам Гриша бросился к себе в комнату переодеваться. Попавшейся на пути тетке Фекле, прислуживавшей им, приказал:
– Орехов, изюму, конфет, бутылку коньяка из папенькиного запаса и одну рюмку… Приготовь и жди меня у дверей гостиной.
Между тем Андрей проводил Николая Михайловича в гостиную. На приглашение мальчика сесть князь никак не отреагировал. Заложив руки за спину, он прохаживался по ковру, сосредоточенно рассматривая его рисунок. Прошло минут десять. Львов начал нервничать.
– Где твой хозяин?
Андрей, расставив ножонки и тоже закинув руки за спину, звонко ответил:
–
Львов довольно уркнул и посмотрел на мальчика.
– Так, стало быть, это ты Вражецов? – надавив на исковерканную фамилию, спросил он.
– Мытищин я. Андрей Юрьевич, – все так же звонко, как учил его Григорий, ответил он.
Огорошенный ответом, князь картинно упал в кресло, оказавшееся и для его дородности достаточно глубоким.
– Ну-ну! – проквакал он оттуда.
Теперь и Андрею, поспешно севшему на софу, он показался похожим на жабу. С той стороны, где примостился мальчик, торчала только голова князя, вернее настоящая лягушачья голова. Пучеглазое, сплющенное, почти без подбородка и шеи лицо. Под большим, растянутым до ушей ртом трепыхалась лягушачьим брюшком сизая, плоская глотка.
«Уставится на меня сейчас пучеглазками и как козявку слизнет», – подумал мальчик, отодвигаясь подальше от кресла.
Пучеглазки повернулись к двери. Оттуда с подносом в руках степенно шествовала тетка Фекла. Поклонившись гостю, она поставила поднос перед ним:
– Откушайте на здоровьичко, барин… Князь Григорий Юрьевич сейчас будут.
Тетка Фекла удалилась. Львов впился глазами в коньяк. Жабья голова довольно уркнула. Нацедив им рюмку, князь медленно, смакуя предстоящее удовольствие, поднял ее. Но испытать его не удалось. Григорий, очевидно, ждал этого момента. Сияя как новенький золотой, он влетел в гостиную, словно на крыльях радости.
– Здравствуйте, благодетель наш! Как здоровье? Как поживает Наталья Игнатьевна? Что делает Мишель? – задыхаясь от распирающих грудь чувств и протягивая сердечно руки Львову, по-французски шпарил Григорий.
– Здравствуй, князь Григорий Юрьевич, – не выпуская рюмку, тяжело поднимался с места Львов. – У нас, слава Богу. Поклон вам от наших привез и огромную обиду – не заглядываете к нам, – поддавшись натиску Григория, скороговоркой, мешая французскую и русскую речь, отвечал Николай Михайлович.
Ни в голосе его, ни в том, как он держался с этим шестнадцатилетним мальчишкой не было ни иронии, ни покровительственного тона какие невольно проскальзывают в беседе взрослого с подростком. Это у Николая Михайловича выходило помимо его воли. Более того, он вдруг заметил, что под взглядом мытищинского недоросля ему совсем не по себе. Ни не уютно – нет. Не то слово. Разве тесно и тревожно. Это поближе к истине. Николай Михайлович чувствовал себя матерой щукой, засунутой в ведерко – не пошевелиться, не вздохнуть свободно. Хотя зала просторная и платье английского покроя шито как нельзя лучше. Он мучительно искал объяснений своей внутренней тревоге. Его, конечно же, волновала мысль о том, что стоявшему перед ним мальчишке стало вдруг известно, что и этот дом, и последняя деревушка Мытищиных в скором времени отойдут в его владения. Оставалась одна существенная формальность, которая требовала немного
Николай Михайлович приосанился. Такой зигзаг мыслей отвлек его от реальной обстановки. Взглянув на вытянутую руку, по пальцам которой растекался выплескивающийся из рюмки коньяк, он вспомнил, что так и не нашел объяснения противной дрожи под ложечкой. Ведь не робеет же он перед этим мальчишкой. И чтобы убедить себя в этом, не перекладывая рюмку, он поднес ее к губам.
– Князь, вы приехали просить за Ерошку? – хлестнул голос Григория.
Рука с рюмкой отпрянула от губ, расплескав на ковер почти весь напиток, и снова застыла в прежней позе. Николая Михайловича сверлило два докрасна накаленных уголька Гришиных глаз. Он сглотнул слюну, собираясь с мыслями и, наверное, в этот момент понял почему ему тесно в просторном зале и в ладно сшитом костюме. Недоросль Гришка был ему страшен. По-настоящему страшен. От него исходила силища, пахнущая погостом и, имевшая вкус поминальной кутьи… «Душегубец… Ей-ей душегубец», – простонал про себя Львов.
Уловив потерянность гостя, Григорий незаметно перешел на тональность с какою, обычно, говорят обиженные и просящие помощь люди.
– За холопа, с которого мало шкуру содрать?.. Неужели, Николай Михайлович?
– Не горячись, Григорий, – взял себя в руки Львов. – Не горячись. Ерошка – хам, согласен. Но вам он еще нужен.
– Нужен?! А что Нужен – это выше Чести?
«Еще как! Нужда выше чести. На своей шкуре почувствуешь, щенок», – подумал Львов, а вслух сказал:
– Нет. Разумеется, нет, Григорий Юрьевич.
С этими словами он, наконец, опрокинул в рот остаток коньяка и красноречивым жестом подвинул рюмку поближе к бутылке. Андрей было потянулся к ней, но, ожегшись о резкий взгляд брата, взял из вазы орехов с изюмом и пошел к окну.
– Редкий букет, – похваливая коньяк, наполнял свою рюмку Николай Михайлович, а сам про себя отводил душу на братьях. «Шельмец подзаборный! Сучок нагульный… А этот-то! Казнокрадово семя! Фанфаронится. Ишь ты! Дай срок, заставлю портки свои чистить. Помусьюкаешь мне».
– Отменный напиток, – продолжал Львов, нюхая напиток.
– Папенькины запасы, – сказал Григорий. – Он любил все, что было чистых кровей.
«Не то что ты, жаба вонючая».
– Тонкой души человек был.
«Чистоплюй твой папенька. Вор и пьяница по крови».
– Царство ему небесное, – осенился крестом Львов.
Григорий порывисто обнял князя.
– Николай Михайлович, вы у нас теперь один. Молимся мы с братьями за здравье ваше денно и нощно, – на Гришины глаза навернулись слезы.
«Фу, бяка тинная. Отрыжка собачья. Околей. Околей на глазах наших»
Николай Михайлович удивленно выпучился на юношу.
«Кажись не притворяется», – удовлетворенно подумал Львов.
Никаким душегубцем Гришка ему теперь не представлялся. Он для него сейчас был обыкновенным недорослем. Жалким, беспомощным.
– Успокойся, Григорий Юрьевич. Ну, князь?! – увещевающе говорил он, утирая платком глаза юноши.– Вот так. Вот так.
– Только перед вами могу показать свою слабость.