Вкус греха. Долгое прощание
Шрифт:
…Другим? горько подумал он, откуда? Если бы стал другим, не мотался бы сейчас по городу в поисках женщины, которая замужем и которую НЕЛЬЗЯ трогать! Нельзя сбивать ее с привычной жизни… И себя. Так нет! Его волочет что-то необъяснимое. И чем больше препятствий, тем страстнее ему хочется увидеть Веру!
Настроение сильно подпортилось возникшими мыслями о своей судьбе, и Митя, увидев забегаловку-стекляшку, решил какое-то время провести там.
В стекляшке было почти пусто. Барменша скучала. Один какой-то выпивоха дремал над бутылкой
Митя спросил коньяку.
Барменша сонно откликнулась:
— Юбилейный…
— Ну и что? — поразился Митя.
— Дорогой, — ответила странному посетителю барменша, утеряв сонность.
— Не ваше дело, милочка! — взорвался вдруг Митя.
Все неудачи и огорчения дня взмыли в нем и стали обидой на весь мир, который слишком часто оказывался отвратительно устроенным.
— Дайте бутылку, приличную закуску и никогда, слышите! Не считайте деньги в чужом кармане! Вы не бармен, а… — Митя нашел бы слово, но понял, что оно слишком грубо, и потому замолчал, а барменша с гордостью ответила, поняв, кто перед ней:
— Я буфетчица, господин хороший, а не бармен, как в этих заграницах.
То ли его состояние, то ли коньяк никогда к Юбилейному не принадлежал, а скорее был коньячным напитком — самой дрянью, но Мите стало не хорошо, а плохо, и он быстро убрался из «кафе», оставив бутылку на столе, которую тут же прибрал пьянчуга с пивом.
Митя вышел на улицу, и его забил озноб, хотя жара не спала. Летняя зелень вдруг увиделась пыльной и как бы искусственной, улицы — серыми и унылыми. Он понял, что больше сегодня, по крайней мере из автоматов, звонить не будет: она может быть на даче, со своим ребенком, а он мечется, как ошпаренный козел.
Митя поехал домой и был принят Нэлей тепло и ласково, хотя ей и не понравилось, что он так долго где-то таскался.
Но Митя опять был бледным и изможденным. Он сказал, что паршиво себя чувствует и хорошо бы отлежаться и отдохнуть.
Нэля замельтешилась, заохала. Уложила его в постель, дала чаю с малиновым вареньем, аспирин, грелку к ногам — то есть сделала все для любимого супруга, чтобы ему стало хорошо и приятно. И ему стало так. Он заснул под какие-то неумолчные Нэлины рассказы, о чем?.. Он не слушал. Хорошо, что она сидела рядом и иногда клала ему на лоб прохладную руку.
Среди ночи он проснулся и вспомнил, что не позвонил Вере в восемь, на работу, — сладостно проспал, свернувшись клубочком. «…Ну и ладно, — вдруг отрешенно подумал он, — не судьба. Сколько раз я звонил и вчера, и позавчера». Она могла бы отзвонить ему, как тогда… Сказать, что редактор или еще что-то… Придумать можно. Та девчушка передала ей несомненно! Значит, не хочет. И у него всего два дня осталось, и рядом, — неусыпная Нэля, которая так заботлива к нему. Он потянулся к жене.
Она откликнулась на его призыв сразу, будто не спала, и Митя с удовольствием проделал акт супружеской любви. Теперь они не предохранялись. Они очень хотели
Когда Митя звонил из всех автоматов, Вера сидела у Лели. Они теперь были почти сестрами, в общем — родными людьми. Их сблизил, конечно, сын Веры — Митечка, который имел отчество — Вадимович, а фамилию — Полянов.
Сначала Вера противилась слишком назойливым заботам Лели, но так случилось, что почти через месяц после рождения Митечки, узнав, что она ушла из радио, ей позвонил один знакомый руководитель и позвал на телевидение вести новости культуры…
Леля страстно убеждала ее, что терять такое место нельзя, а уж за Митечкой как-нибудь присмотр организуется. Леля все организовала: и грудное молоко, и няню для прогулок.
Вера поняла, что деваться ей некуда, и пошла работать на телевидение. А потом ей стала очень удобна Леля, и она уже не задумывалась над тем, что фактически видит сына даже не каждый день. Она была совершенно от него освобождена — хоть в ресторан иди, хоть любовника заводи, что хочешь, то! И в доме у Лели мужики смирились. Они даже стали интересоваться малышом, особенно Володька, который как-то сказал жене, что странное чувство у него появилось, будто это их внук. Леля была счастлива.
Поэтому, когда Митечка начал соображать, первое, что он сделал, — это назвал Лелю мамой. Она чуть не расплакалась и прижала его к груди.
А Вера, услышав это полубессмысленное «мама», не на шутку испугалась: у нее постепенно отняли сына! Но ведь она не сопротивлялась?! Не надо ей было идти на всякие посулы… Без работы она бы не осталась.
Она стала чаще забирать сына домой, но, уже привыкнув к свободной жизни, тяготилась тем, что никто не зайди (Митечка очень чутко спал), домой вовремя, и никаких вечерних просмотров и прочего…
Поэтому все пришло на те круги, которые сложились. Леля была с Митечкой. Занималась с ним, гуляла, читала ему, и только вечерами Вера забирала его.
Вера знала о том, что Митя вернулся, девочка-секретарь передала ей все: и об Америке и о старом товарище…
Они говорили о Мите. Сначала Вера не знала, — говорить или нет Леле о Митином звонке или решить проблему самой… А то получается, что она без Лели шагу не делает!..
Пораздумав, поняла, что, может быть, она и осилит решение, но после будет жалеть, что надо было сделать как раз наоборот. Все-таки со стороны виднее, тем более с Лелиной.
В доброжелательности подруги Вера была уверена.
И сказала, как обухом по голове: Митя в Москве. Вчера звонил на телевидение, наверное, увидел…
Леля покраснела, и сердце куда-то укатилось.
«…Старая дура! — ругала она себя. — Когда ты успокоишься? Прошла куча лет, а ты все дрожишь при его имени!..»
— Ты меня сразила, — сказала она, — у меня все эти годы было такое ощущение, что Митя — уже легенда и никто никогда его больше не увидит…
Вера откликнулась сразу же: