Вкус листьев коки
Шрифт:
В детстве Рикардо ни в чем не нуждался, получил хорошее образование и установку на то, чтобы стать полезным винтиком в машине современного общества. Но уже с самого детства его кое-что отличало – не только курчавые каштановые волосы, которые он завязывал в хвост, или необычайно светлая кожа.
– Когда мне было четырнадцать, – рассказал он, – у меня случился. кризис, можно и так сказать. Я вдруг понял, что у взрослых, которые были для меня примером, нет ответов на все вопросы.
Он разочаровался в окружающем мире, все глубже скатываясь в бездну одиночества и отчаяния.
Рикардо отпраздновал свое девятнадцатилетие. Со школой было покончено. Он собрал вещи и уехал. Почти год работал на ферме в перуанской деревне, потом оказался в далекой горной деревушке в Аргентине, где жил в компании бывшего монаха-трапписта. Его жизнь была непроста.
– Мы работали восемь часов, потом восемь часов медитировали и спали с десяти вечера до двух ночи.
Он принял все возможные обеты, от бедности до целомудрия.
– Тем, кто пробыл в ордене девять лет, даровали право никогда не оставлять монастырь до самой смерти и быть похороненным там.
«Не такая уж заманчивая перспектива», – подумала я.
Видимо, Рикардо был со мной согласен. Через год он встретил иранку, основавшую ашрам в Индии.
– Ее силу можно было почувствовать физически. – Его глаза вспыхнули, он обрисовал руками воображаемую ауру. – Она знала обо мне то, чего знать никак не могла.
Он принял ее приглашение обучаться в ашраме, собрал вещи и уехал.
– Но по дороге из Лимы в Индию я женился.
Я поперхнулась.
– Прямо вот так? Это звучит как. «я упал с лестницы».
Он рассмеялся.
– Так оно и было. Ты должна понять – у меня почти не было опыта в таких делах. Друг пригласил меня на вечеринку. В середине вечера его подруга рассердилась на что-то и выбежала из дома; я побежал за ней. Мы так и не вернулись. Остались с хозяйкой. Провели вместе тридцать часов. Я и в самом деле как будто упал с лестницы, – задумчиво проговорил он.
– Головокружительный роман с монахом-траппистом. Чем это могло кончиться?
Рикардо покачал головой. Попытался объяснить, и впервые его голос дрогнул, а руки задрожали. Его жена была из обеспеченной семьи, привыкла к деньгам, но при этом отчаянно искала выход в жизни, в которой не видела никакого смысла. Он годами шел по пути к просветлению и был уверен, что сможет помочь ей найти счастье.
– Ты ее спас, – сказала я.
Он кивнул.
– Я сейчас объясню.
Он сложил ладони домиком – я видела, как это делали кришнаиты.
– Представь бесконечную цепочку людей, которые идут по пустыне. На них деловые костюмы, и они несут в руках огромные чемоданы; некоторые из них такие тяжелые, что их владельцы с каждым шагом все глубже погружаются в песок. Один человек выделяется из общей массы: он совершенно голый и парит в футе над землей. Он пританцовывает от радости. Ты говоришь себе: как, должно быть, здорово быть таким человеком. И просишь его научить тебя стать таким же, как он. Ты садишься ему на спину. Все твои чемоданы с тобой. Потом однажды
Развод тянулся семь лет. У них было двое сыновей, трех и пяти лет. Все это очень тяжело далось Рикардо.
– В одиночестве я абсолютно счастлив, – убежденно проговорил он. – Люди мне не нужны. Когда я иду по пустыне, то никогда не скучаю по людской компании. Не думаю: вот бы он или она сейчас здесь оказались. Мне по душе спокойствие и уединенность и общество самого себя.
И при этом общение совершенно не тяготило его – он был остроумен, дружелюбен, общителен, шутил и, должна признать, обладал немалым обаянием.
– А ты не думаешь о том, что однажды, когда тебе будет шестьдесят пять, ты вспомнишь свою жизнь и пожалеешь, что не нашел никого, с кем можно было бы прожить ее остаток?
– Когда я представляю себя в будущем, мне видится старик, сидящий в пещере; он бросает камни во всех, кто рискнет подойти к нему поближе.
В его глазах плясали озорные искорки, но он говорил серьезно.
– А что будешь делать после того, как закончишь свой поход по тропе инков?
– Когда-нибудь я хочу вырезать фигуру в скале.
– Какую именно?
– Птицу, – он задумался на мгновение, – думаю, орла.
Я почему-то была уверена, что он обязательно это сделает.
Благословение Лимы – замечательные пляжи и бирюзовый океан. Ее проклятие – смог, толстым одеялом укутывающий город на восемь месяцев в году. Тяжелая завеса не пропускает солнце и не дает грязным испарениям вырваться наружу. Она оставляет слой густой бурой копоти на зданиях, машинах и старичках, гуляющих в парке. Просачивается сквозь разбитые окна и захватывает заброшенные подвалы, стены которых зарастают налетом пушистой плесени. У смога есть даже свое имя — гаруа.
Однако на несколько летних месяцев смог отступает, и сквозь завесу пробивается солнце. Несмотря на ежедневные предупреждения о вреде для здоровья, которыми пестрели местные газеты, я взяла обыкновение вставать на рассвете, надевать кроссовки и бегать по пляжу.
Однажды утром я пробегала мимо крошечной картонной хижины, притаившейся в тени самого дорогого рыбного ресторана Лимы. Владелец хижины тащил пару весел.
– Собираетесь выйти в море? – спросила я.
Он сунул пальцы в прорехи в сети.
– Как только починю ее.
– Можно с вами?
Он оглядел меня сверху вниз. Белки его глаз были испещрены паутиной красных прожилок.
– Конечно.
Через сорок минут мы забрались на борт его тяжелой деревянной лодки и вышли в море. Он и его помощник налегали на весла, плывя сквозь прибой к краю каменного мола. Расположив лодку между волнами и выступающей частью скалы, они бросили якорь. Волны и сети, пена и гранит исполняли свой великолепный танец. Рыбака звали Вилли. Он и еще трое соседей жили на пляже в крошечной хижине, больше похожей на чулан. Каждое утро он выходил в море и рыбачил на одном из самых грязных пляжей Лимы.